Поверженные буквалисты. Из истории художественного перевода в СССР в 1920–1960-е годы - Андрей Азов

Я не говорил бы о всей этой мелкой возне, хотя «борьба за пирог», ведущаяся сейчас в переводческих кругах, весьма дурно – во многих случаях – пахнет.

Но я думаю, что, если говорить о Байроне, борьба ведется не только с экономических позиций.

ПЕРВЫМ ГОНИТЕЛЕМ моего ДЖ был бывший гражданин Сучков, занимавший с 43 или 44 г. должность заведующего иностранной редакцией Гослитиздата. Он, отказавшись выпустить заказанный мне Гослитиздатом, принятый и оплаченный перевод ВОЕННЫХ СТИХОВ Верхарна, бивших прямо по врагу и звучавших так, как если бы они были написаны в 41 г., а не в 14, – почти три года мариновал ДЖ под всевозможными предлогами. Для меня нет сомнения, что этим он угождал купившим его сипам.

Ни для кого не секрет, что этот субъект был persona grata у переводчиков определенной группы.

Он участвовал в выборах первого послевоенного бюро секции. Он, сидя в президиуме, позволил себе кричать на товарищей, пожелавших закрытого голосования, заявляя, что их пожелание – «контрреволюционная вылазка» (И).

Став директором Инолита, он закрыл двери этого издательства для всех переводчиков кроме определенной группы. Посмотрите на титульные листы книг Инолита за «сучковские времена»: там всё те же 5-6-7-8 имен, тасующиеся в разном порядке (я имею в виду художественную литературу и, отчасти, публицистику).

И иные носители этих имен являются и доселе продолжателями и глашатаями сучковских установок в отношении моего ДЖ, участниками травли.

Я НЕ УТВЕРЖДАЮ НИЧЕГО БОЛЕЕ.

Но объективно, если учесть, что ДЖ и вообще Байрон, как сообщалось несколько лет назад, не допущен в библиотеки англоамериканских войск; что в Англии был выпущен клеветнический фильм Bad lord Byron («Дрянной лорд Байрон»); что журнальчик «Британский союзник» в юбилей Байрона посвятил ему кислую как уксус статью, говоря об его «устарелости», – нельзя не сопоставить с этим практические результаты травли моего ДЖ, действительные и возможные.

Например. Издание Однотомника Байрона, который предполагался к выпуску весной 49 г. (к 125-летию смерти Байрона), затянулось на 4 года: лишь недавно сдан в набор. После всех кляуз «комиссии по качеству» мой ДЖ частично (см. выше письмо проф. Самарина) был всё же включен в Однотомник, но в конце истекшего лета, втайне от меня, был выброшен оттуда. На мой вопрос о причине, мне ответили в соответственной редакции, что причина – в «неблагоприятных отзывах о Суворове» (в каковых обвиняли уже не меня, а Байрона), «которому мы ставим памятники». На вопрос же директора, т. Котова, к которому я обратился, та же редакция ответила, что ДЖ выброшен из за чрезмерного объема книги.

Ну, – когда на один вопрос даются два вздорных ответа, то ясно, что подлинный ответ утаен. Нельзя же прятать от советского читателя лучшее произведение Байрона, если даже в нескольких главах он и говорит «неприятные вещи». Ведь можно было дать другие, резко антиангпийские главы! Нет, сработали к выгоде реакционной Англии! Книга слишком толста? Так выбросьте письма! Или дайте двухтомник: выпустили же избранного Гюго в 2 томах! Нет! Как же можно нарушить план?! А нарушить здравый смысл, дать массовому читателю – на десятилетия – Байрона без ДЖ (всё равно что дать Пушкина без «Онегина»!) – это можно.

А за это время, глядишь, кто нибудь сработает новый перевод, гладенький, серенький, приблизительный, нечитаемый, – и «Дон Жуан» исчезнет из алмазного фонда советского читателя, – чему, конечно, порадуются кое где и кое кто…

Я СПРАШИВАЮ: может ли такое невозбранно происходить в столице Советского Союза?

Георгий Шенгепи

Москва, 27 декабря 1952 г.

Примечания

1

Рассуждения Венути о двух стратегиях перевода – одной, которая предпочитается современными англоязычными читателями и при которой текст перевода пишется на естественном, привычном, правильном (fluent) языке и создается иллюзия, будто книга изначально была написана по-английски, а переводчика как бы и не существовало; и другой, при которой текст перевода намеренно отдаляется от читателя, чтобы тот не забывал, что перед ним перевод, – присутствуют уже в его журнальной статье 1986 г. [Venuti, 1986]. Однако там Венути прежде всего анализирует первую переводческую стратегию, а вторая стратегия сравнивается с театром Брехта и названа словом «остранение» (alienation). В книге 1995 г. это деление представлено более отчетливо и приведено в соответствие со взглядами Шлейермахера, а переводческие стратегии названы осваивающей, или одомашнивающей, и очуждающей (domesticating и foreignizing). Вероятно, некоторым читателям будет привычнее другой перевод этих венутиевых терминов, приближенный к их английскому звучанию: доместикация и форенизация.

2

В таком виде история художественного перевода начинает напоминать образную картину истории литературы, нарисованную Ю.Н. Тыняновым: «это… борьба с отцами, в которой внук оказывается похожим на деда» [1977, с. 182].

3

Вот как об этом пишет М.М. Голубков в учебнике истории русской литературной критики: «Литературно-критический процесс 1920-х годов может быть означен как полифонический. Литература как саморазвивающаяся система представляла собой целый комплекс течений, направлений, идейно-стилевых тенденций, находящихся в постоянном взаимодействии. Это взаимодействие проявлялось в самых разных формах литературной жизни… Последующий этап (1930-1950-е годы) будет характеризоваться как монистический: на поверхности литературной жизни восторжествует единственная эстетическая система, получившая название социалистического реализма… Различие между этими двумя этапами затрагивает не только литературу, но и все сферы культурной жизни: музыку, изобразительное искусство, кино, архитектуру» [2008, с. 164–165].

4

Занятная деталь, свидетельствующая о влиянии Гумилева на Чуковского. В 1921 г. Блок написал критическую статью «Без божества, без вдохновенья», направленную против акмеистов вообще и Гумилева в частности. Вспоминая там статью Гумилева «Анатомия стихотворения», он презрительно цитирует: «…говорится, что каждое стихотворение следует подвергать рассмотрению с точки зрения фонетики, стилистики, композиции и “эйдолологии”. Последнее слово для меня непонятно, как название четвертого кушанья для Труффальдино в комедии Гольдони “Слуга двух господ”». Снова и снова повторяет Блок эту «эйдолологию» как слово из лексикона бездушных теоретиков, коими считает акмеистов.

В то же время в первом издании «Принципов художественного перевода» в статье Чуковского читаем: «Прежде чем взяться за перевод какого-нибудь иностранного автора, переводчик должен точно установить для себя стиль этого автора, его эйдолологию и ритмику» [1919, с. 8]. В последующих изданиях «Принципов художественного перевода» этой «эйдолологии» у Чуковского уже не будет – ей на смену придет фраза «система образов».

5

Часто встречается мнение, что книга Чуковского о переводе – это книга теоретическая, тогда как на самом деле она скорее литературно-критическая. Это отмечает Г.Р. Гачечиладзе: «Что же касается известных книг К. Чуковского об искусстве перевода, то их значение, в основном, заключается в пропаганде этого искусства. К. Чуковский собрал богатый материал, множества отдельных курьезов и ляпсусов, остроумно иллюстрирующих различные ошибочные принципы перевода; с интуицией мастера художественного слова он сделал целый ряд правильных выводов об общих и частных проблемах перевода. Однако он не ставил себе целью создание такого труда, в котором была бы дана единая, носящая систематический характер концепция искусства перевода» [1964, с. 90]. Существенно раньше Т.М. Левит, отзываясь на книгу «Искусство перевода» (1930 г.), первая часть которой была написана Чуковским, говорил, что центральная мысль статьи Чуковского «нигде конкретно не высказана, по обычной манере Чуковского не формулировать» [1930, с. 122]. А.В. Федоров писал, что «положение о необходимости полноценного языка в переводе, положение лингвистическое по самому своему существу, применялось нередко субъективно, поверхностно, эмпирически – без углубленного анализа удачных или неудачных примеров, без указания на конкретные причины успеха или ошибки переводчика, и дело нередко ограничивалось демонстрацией какого-нибудь анекдотического случая (напр., в работах К.И. Чуковского)» [1953, с. 100–101]. И даже И.А. Кашкин, представитель того же лагеря, что и Чуковский, не удержался от замечания: «верная по общим установкам, остроумная и насыщенная материалом книга К.И. Чуковского “Высокое искусство” всё же слишком отрывочна, в ней нет единого плана и общего охвата…» [1955, с. 148].

6

Кажется, единственное исключение – книга Александра Моисеевича Финкеля «Теория и практика перевода», вышедшая на украинском языке (Фiнкель О. Теорiя й практика перекладу. Харкiв: ДВУ) 1929).