Кровь и золото погон - Сергей Дмитриевич Трифонов

— Дрянь водка, — поморщился Гуторов, выпив полный стакан не очень крепкого, по меркам русского офицера, напитка.

Он обернулся в сторону официанта, облокотившегося о стойку бара, и спросил:

— Голубчик, не будет ли у вас чего-нибудь нормального? Водочки смирновской, к примеру?

Русский официант в кафе, принадлежавшем русскому купцу, с пониманием и чувством глубокого сожаления ответил:

— Рад бы помочь, господин поручик, но нету. Сами, знаете ли, страдаем. Но есть, — он нагнулся к уху Гуторова, — запрещённый властями прекрасный литовский бимбер[18]. Чистая слеза в шестьдесят градусов. Голову сносит, словно казачьей шашкой.

— Давай, — оживился Павловский.

Праздник встречи старых друзей продолжился.

— Что, Ваня, слышно в штабе? Когда выступать будем? — спросил Павловский, закуривая длинную душистую папиросу рижской табачной фабрики Гутенберга.

— В строжайшем секрете держат, Сергей Эдуардович. Думается, даже мой шеф не знает этого. Сергей Эдуардович, — Гуторов по-детски сморщил лицо, — заберите меня к себе, надоело штаны протирать. Никакой настоящей работы. Только и занимаемся фильтрацией прибывающих офицеров, проверяем-перепроверяем, бумажки пишем… Да выколачиваем из доставленных из-за речки красных какие-то сведения… Надоело!

— Потерпи, брат. Начнётся наступление, выпрошу тебя к себе. На фронте контрразведка и в полку нужна. Кто пленными-то заниматься будет? Кстати, деньги у тебя есть? Или всё уже просадил?

Гуторов, одетый в новенькую английскую форму, излучавший аромат французского парфюма, производил впечатление вполне состоятельного офицера, хотя за душой не имел ни гроша.

— Виноват, господин полковник, денег нет, — смущённо ответил поручик, и густая краска залила его лицо.

Павловский погрозил ему пальцем и, достав бумажник, вытащил из монетного отделения два золотых десятирублёвых империала.

— Не будешь пьянствовать да по девкам шляться, надолго хватит.

Гуторов быстро сгрёб золотые в карман, поблагодарил и весело хлопнул ладонью по лбу.

— Совсем забыл! Вот чудо гороховое! Наш человек с той стороны прибыл, в Питере и Новгороде был. Матушку вашу, Марию Дмитриевну, видел. К ней не подходил, поостерегся, но уверен, всё у неё хорошо.

Павловский какое-то время молчал, глядя в пустоту зала, затем резко выпрямился, словно стряхнул с себя что-то неприятное, давящее, и весело заключил:

— Ну и слава Богу!

Он подозвал официанта, расплатился, оставив чаевыми крупную хрустящую купюру новых эстонских крон.

На следующий день, в самый раз накануне Успения, в полк прибыл назначенный штатный священник. Сорокалетний отец Михаил вид имел внушительный: ростом с Павловского, косая сажень в плечах, кулаки, словно гири полупудовые. Аккуратно стриженные чёрные с проседью борода и усы, большой лоб и умные глаза. Голос его был низким, сильным, но приятным. Прибыл он как раз к обеду, и Павловский попросил его составить компанию за накрытым столом.

Согрешив накануне с Гуторовым, Павловский в последний день Успенского поста попросил принести с полевой кухни постных щей и пшённой каши с тыквой. Отец Михаил трапезничал с большим удовольствием. Павловский спросил:

— Вы, батюшка, где ранее служили?

— Я, господин полковник, считай профессиональный военный священник. Ещё в Японскую служил в отдельном гаубичном дивизионе. Затем — в уссурийских казачьих полках, перед Великой войной[19] перевели меня сюда, на Запад, в 70-й сибирский пехотный полк, с ним и наступать, и отступать пришлось. В семнадцатом, после исхода дьявола из ада, оказался в Ревеле, стал служить в храме Святителя Николая Чудотворца. Трудно было. — Отец Михаил минуту помолчал. — В конце декабря прошлого года городом завладели большевики. Захватили всего-то на 24 дня, а столько бед наделали, что на целый век хватит. В ночь с 14 на 15 января Ревель был освобождён белым воинством, но отступая, красные эстонские комиссары отобрали из пятисот арестованных ими 20 человек, отвели их в подвал и зверски убили. Мученическую смерть приняли его преосвященство епископ Ревельский Платон, протоиереи Михаил и Николай, ещё пять священников и диаконов.

Отец Михаил поднялся из-за стола, стал креститься, слезы катились по его щекам, усам и бороде.

— Я был в числе пятисот арестованных, но Господь не позволил мне оказаться рядом с владыкой и взойти вместе с ним на эшафот. Видимо, за грехи мои. — Он утёрся большим платком и продолжил: — На освободившуюся кафедру был переведен Порховский епископ Александр с возведением его в сан архиепископа. Он и благословил меня на продолжение духовной службы в войсках.

Павловский спросил, не запомнил ли он имена тех комиссаров, причастных к гибели владыки и священников.

— Вовек не забуду: Кулль, Рятсепп и Оттер. Только прошу вас, господин полковник, если при случае попадутся они к вам в руки, не убивайте. Не берите грех на душу. Бог им судья.

Павловский ничего не пообещал, но попросил батюшку после завтрашней успенской полковой молитвы рассказать офицерам и солдатам о гибели владыки Платона и священников.

— Пусть, отец Михаил, воинство знает, что воюет за человека против зверя, за человеческое право против звериной силы, что эта война — суд Божий.

Наступление началось в ночь на 10 октября. Северо-Западная армия, выстроившись с севера на юг семью колоннами, наносила удар собранными в кулак силами. Захватив переправы через Лугу, 11 октября армия прорвала фронт и овладела Ямбургом. Части армии в день проходили по 30–40 километров и 13 октября заняли Лугу, Плюссу, Серебрянку, 16 октября — Красное Село, 17 октября — Струги Белые и Гатчину. Главком генерал Юденич решил дать наступающим войскам сутки отдыха, так как все колонны выполнили свои задачи и достигли установленных приказом рубежей. Дивизии и бригады наладили между собой фланговые связи и расположились на линии Красное Село — Гатчина — Луга, юго-западнее Петрограда.

Перешла в наступление и Эстонская армия под командованием генерала Лайдонера, которая по общему плану союзного командования должна была прикрывать фланги Северо-Западной армии. Первая Эстонская дивизия наступала по фронту от Копорского залива до железной дороги Ямбург — Гатчина, примыкая своим правым флангом к левому флангу Северо-Западной армии. Вторая Эстонская дивизия должна была взять Псков, перерезать всё железнодорожное сообщение Петрограда с юго-запада и недопустить прорыва красных с юга.

Для красных сложилась катастрофическая ситуация. В сентябре, после того как провалилось первое наступление белых на Петроград и Красная армия загнала их в Эстонию, Реввоенсовет РСФСР снял многие части с Западного фронта и перебросил их на борьбу с Деникиным, Колчаком и поляками. Петроград второй раз за год остался незащищённым. Войска 7-й армии РККА, раздетые и разутые, с суточной пайкой хлеба в четверть фунта, отступали в полнейшем хаосе и панике. Части, отрезанные друг от друга колоннами белых и потерявшие связь с командованием армии, бежали, даже не имея соприкосновения с