Клипер «Орион» - Сергей Жемайтис

— Вот видите, — сказал он чуть дрогнувшим голосом, — о мире только можно мечтать, как о детских снах. Сколько еще страданий должно перенести… человечество, — он чуть было не сказал Германия, — прежде чем наступит эра мира и порядка!

— Мы добьемся этого! — твердо сказал радист.

— Вы? — удивился фон Гиллер.

— Да, мы!

— Кто? Неужели, — он показал пальцем вверх, — они?

— Да, и многие из них.

— Коммунисты, или, как их теперь называют, большевики?

— Да, большевики, совершившие великую революцию. А вы кого имели в виду?

— Силы, более организованные, имеющие вековые традиции, пронизанные воинским духом, верностью нации, только они в состоянии создать порядок.

— Неужели вы убеждены в возможности создания мирового рабовладельческого государства?

— Ну конечно! Иначе погибнет цивилизация, как у вас в России.

— Там ничего еще не погибло, наоборот, в России родится действительно повое государство, новое общество!

— У нас разные точки зрения. Будущее покажет, кто из нас прав.

— И очень скоро.

— Тем лучше.

Барон фон Гиллер опять опустил глаза и сказал:

— Не будем ссориться. Судьбы мира зависят не от нас.

— Именно от нас!

— Я по чувствую в себе столько возможностей, чтобы вершить историю, — он сухо засмеялся.

Улыбнулся и радист, положительно ему нравился сегодня барон, похожий на волка, сохранившего все свои повадки, но уже начавшего приручаться, вернее, терпеть своих хозяев: скалившего зубы не с намерением укусить, а только чтобы показать свою непокоренность.

— Наверное, есть и местные новости? — спросил он и горько улыбнулся, стараясь показать, как ему тяжело нести груз своих убеждений и не находить сочувствия и как он счастлив вести простую дружескую беседу с таким симпатичным человеком. — Мы в мирном полушарии, здесь нет войны. Что нового в Индии, Цейлоне? Где мне хочется побывать — так это в Австралии…

— Нет мира и здесь. Вы помните бразильца, который мы повстречали ночью.

— Да, да. Он прошел, как рождественская елка, весь в огнях и с музыкой.

— Его сегодня ограбил «Хервег» — один из последних рейдеров Германии, забрал уголь, продукты, воду.

Фон Гиллер помолчал, чтобы не выдать охватившую его бурную радость, и сказал:

— Как жаль, что и здесь не спокойно. Но что делать этим несчастным людям с крейсера вдали от родины, лишенным всего необходимого? Германии возместит стоимость ущерба, нанесенного бразильской компании.

— Когда?

— После войны, конечно.

— Долго придется ждать. Мой коллега со «Святой Терезы» передал, что они не дойдут до ближайшего порта, если не подоспеет помощь.

Барон фон Гиллер соглашался, вздыхал, качал головой и тщетно ждал, когда радист наконец заговорит о содержании лежащей на столе шифрованной телеграммы, а тот некстати завел разговор о тонкостях берлинского произношения и докучал барону до тех пор, пока не раздался отбой боевой тревоги. Барону фон Гиллеру пришлось поблагодарить за приятно проведенные минуты и уйти, так как радист встал, собрал со стола листки и сунул их в карман: близилось время, когда он приносил последние новости на мостик.

После учений на баке шло обсуждение инцидента у грот-мачты. Все сходились на мнении, что не стоило Назару Брюшкову из-за птицы затевать ссору, а надо было уважить Гриньку. Гарри Смит находился тут же, покуривая из своей фарфоровой наяды. Всякий раз, когда он слышал упоминание о злополучной Петрели или свое имя, переиначенное матросами, то улыбался и произносил несколько горячих, но совершенно непонятных слов, тщетно стараясь объяснить, почему он полез в драку.

Матросы одобрительно отнеслись и к распоряжению командира объявить боевую тревогу.

Пришел Феклин, курильщики расступились, давая ему место у самой кадки с водой, и примолкли, ожидая самых свежих новостей с мостика. Феклин закурил от услужливо поданного фитиля, затянулся, нашел глазами Брюшкова и сказал:

— И безмозглый же ты дурак, Назар.

Матросы повернулись к Брюшкову, тот усмехнулся, повел плечами, ему явно стало не по себе и от замечания Феклина и от чересчур пристального внимания товарищей.

— Ну что вы, ну было. В сердцах ведь, рвет из рук и бормочет. А дьявол его знает, что бормочет.

— Что бы ни бормотал, а он спасенный гость, а если хочешь знать, эта самая Петрель вроде как священная птица для всех моряков. — Феклин крепко затянулся и, для важности немного помолчав, продолжал в напряженной тишине: — Ты, поди, и не слыхал о Великом корабле? — продолжал он терзать побагровевшего Брюшкова.

— А ты сам-то слыхал?

— Слыхал, и ты вот слушай. — Феклин отвернулся от него и, поощряемый вниманием товарищей, рассказал только что услышанную в кают-компании от командира клипера легенду о Шторм Петрели и Великом корабле.

— Стало быть, по всем морям и океанам плавает без задержки круглый год агромадный корабль, и команда на нем — все души погибших, одним словом, утопших моряков.

— Наша братва, значит? — спросил Зуйков.

— И наша, и всякая. Там самые лучшие капитаны вахту несут и матросы тоже. Души, конечно, только, но порядок у них полный.

— При чем же здесь птица? — спросил Брюшков.

— При том, что помалкивай — и узнаешь при чем. А птица Петрель здесь самая главная, потому что без ее помощи никак не попасть на этот корабль. Птица эта всегда в здешних местах за судами вьется, и надо, чтобы каждый моряк заручился ее дружбой, чтобы у каждого была своя, Петрель. И вот когда он отдаст концы, душа его вылетит из тела, начнет искать себе подходящее место, то Петрель тут как тут, лети, дескать, за мной, бедная душа, я тебя устрою. И приводит на Великий корабль, и там принимают морскую душу на полное довольствие. Вот она что за Петрель, братцы! Если с ней по-хорошему, то она к тебе с полным почтением, а если вот так, по-брюшковски, то и она может так устроить, что сыграешь за борт с концом и будет твоя душа носиться по ветру над водой и выть в снастях как неприкаянная. Ну что, понятно теперь тебе, кому ты голову хотел скрутить да за что скандал поднял?

— Ну ее, Петрель твою, ко всем святым апостолам. Сказки все это. А насчет Гриньки — пусть сам не задирается. Я еще с ним поговорю при случае. — Брюшков повел глазами, ища сочувствия.

Унтер-офицер Бревешкин витиевато выругался, но нельзя было понять, то ли он на стороне Брюшкова, то ли сочувствует Гарри Смиту.

Громов сказал Брюшкову:

— Разговору у нас с тобой, Назар, будет еще много, и серьезного разговору.

— Не стращай! Я ведь терплю, терплю, да враз все фалы оборву.