Шхуна, которая не желала плавать (СИ) - Моуэт Фарли

За Труа-Ривьер, где мы окончательно расстались с приливной волной, мы оказались опять-таки в новом мире. Просто жутком. В мире прогулочных катеров и моторных яхт. Мощные, наглые, они превращали в ад жизнь судов вроде нашей шхунки — неторопливых, с большой осадкой. Мчась со скоростью в двадцать узлов, гоня перед собой половину реки, а вторую засасывая позади, они поднимали шум и устраивали кавардак много хлеще танкеров и сухогрузов, а подавляющее большинство их владельцев были не только лишены малейших понятий о вежливости, но, казалось, ничего не знали о правилах навигации, да и знать не хотели.

Бешеный поток этих хриплоголосых бесцеремонных игрушек превратил наш последний день на реке в тяжкое испытание. Жара стояла страшная. После Труа-Ривьер мы нигде не останавливались и страшно измотались. Час за часом, то и дело ныряя в волнах, поднятых очередной моторкой, число которых все возрастало, мы все больше теряли голову. И к тому времени, когда впереди возникли безобразные силуэты нефтеперерабатывающих заводов на восточной окраине Монреаля и мы вошли в желтую воняющую завесу, которая по их милости висела над рекой, мы были уже на пределе.

Разгоряченный, липкий от пота, грязный и дико усталый, я вдруг подумал: а зачем, собственно, мы ценой стольких усилий тащили нашу шхунку из мира прохлады и мирной тишины в этот адский, кипящий серой котел? Я продолжал размышлять над этим, когда мы добрались до сердца Монреаля и начали высматривать сказочную цель у конца этой третьесортной радуги.

Движение в порту было точно на главной городской магистрали. Перед носом и за кормой у нас проскакивали паромы. Огромные суда ревели и гудели со всех сторон. Клэр у румпеля почти довел до слез буксир с тяжелой баржей. Мне были видны башни, минареты и купола «Экспо», но я не понимал, как до них добраться. И в этот момент еще один катер устремился прямо на нас, точно гиена к злосчастному трубкозубу.

Только… это был не прогулочный катер. Голубой корпус среди взбитой им пены выглядел знакомым. На носу красовалась огромная надпись «МР-43», и внезапно я узнал «Голубую Цаплю», сторожевой катер того же типа, что и «Голубой Ирис».

— О Господи! — крикнул я Клэр в отчаянии. — Голубая Фемида занесла над нами меч!

— В конце концов нам никому не уйти от длинного когтя Морского Кота, — бессердечно ответила Клэр.

Дело в том, что мы по уши увязли в беззаконии. На носу нашей шхуны не было не только ее названия, как того требуют международные морские правила, но и ее регистрационного номера, как того сурово требуют канадские законы. В довершение всего на нашей грот-мачте не развевался канадский морской флаг, как требовали те же правила. Мы несли флаг Баскских провинций, а под ним в знак уважения к Квебеку — французские лилии. Оставалось только уповать, что МР-43 не знает, кто мы такие на самом деле, и нам удастся заговорить им зубы и вырваться на свободу.

«Голубая Цапля» сбросила ход и приблизилась к нашему борту. Полицейский в щегольской форме с микрофоном вышел на мостик.

— Эй! На «Счастливом Дерзании»! Будьте добры, следуйте за мной!

Полицейский катер обошел нас с кормы и занял позицию перед нашим носом.

На миг мне нестерпимо захотелось нырнуть вниз, открыть кингстоны и пустить на дно мою злополучную шхуну. Однако дух предприимчивости оставил меня. Я потерпел поражение и знал это.

«Голубая Цапля» вела нас по гавани с похоронной скоростью, пока мы не приблизились к мощному волнолому перед островами, на которых расположились павильоны «Экспо». К нам навстречу устремились четыре быстроходных катера. У рулевых в незнакомой мне экзотической форме были портативные рации.

«Голубая Цапля» сделала крутой поворот и умчалась, а катера — два впереди, два за кормой — неумолимо повели «Счастливое Дерзание» ко входу за волнолом.

Когда мы вошли в узкий проход, по обеим его сторонам заклубился голубой дым. Неимоверный треск оглушил нас.

— Ложись! Бога ради! — завопил я Клэр и Альберту. — В нас стреляют!

Однако Клэр, доблестная женщина, и бровью не повела. Гордо выпрямившись, она стояла на носу, смотрела прямо вперед и бросала вызов судьбе. Альберт стоял рядом с ней, могучий, неукротимый. Сердце какого мужчины при взгляде на них не преисполнилось бы гордостью?

Когда эхо залпов стихло, Клэр нарушила наступившую тишину.

— О-о-о-о-о, Фарли! — вскричала она в экстазе. — Нам устроили торжественную встречу!.. Замечательно, правда?

Ее слова еще не отзвучали, как нас вновь оглушили. На этот раз жуткой какофонией трубных воплей, гудков и свистков — такой, что я бросил румпель и заткнул уши ладонями.

Мы миновали проход, и впереди открылась искусственная гавань, где выстроилось столько сверкающих дорогих яхт, сколько, пожалуй, еще никогда не скапливалось одновременно в одном месте. И все они дружно жали на свои звуковые сигнальные устройства. Люди на их палубах размахивали стаканами, бутылками и флагами. Шум стоял неописуемый. Я посмотрел через плечо, ожидая увидеть в проходе за нами королевскую яхту, не иначе. Но он был пуст. И до меня начало медленно доходить, что — каким бы невероятным это ни казалось — вся эта заварушка адресовалась нам.

Катера проводили нас к причалу номер один, прямо напротив главных зданий этой элитарной гавани, и там четверо ловких молодых людей пришвартовали нас между двумя плавучими дворцами, общая стоимость которых могла быть только сказочной. Боцман просигналил нам на своей дудке сойти на пристань, где замерла в ожидании группа официальных лиц. Стоявший впереди произнес небольшую речь — добро пожаловать в Монреаль и на «Экспо-67», а затем от группы отделилось знакомое лицо. Оно принадлежало одному из директоров «Экспо» и моему давнему другу.

Я ухватил его за плечо:

— Что за черт? В жизни я так не пугался!

Ухмыляясь, он объяснил. В нашем уединении на далеком Берджо нам и в голову не приходило, что внешний мир может узнать про наше плавание и уж тем более принять его к сердцу. Мы ошибались. «Экспо» узнала. «Экспо» приняла к сердцу. С того момента, когда мы миновали лоцманскую станцию на Эскаминак-Пойнте в устье реки, «Экспо» получала регулярные сообщения о нашем прихотливом продвижении вперед. Все время мы находились под наблюдением.

— Учтите, — сообщил нам мой друг, — никто не верил, что вы дотянете сюда. Ставки были двадцать пять против одного. Я и сам потерял небольшую сумму. Думал, вы окончательно утонете еще до Квебека. Шхуна, которая не желала плавать! Как вам это удалось? Загрузили ее мячиками для пинг-понга?

— Ш-ш-ш! — прошипел я еле слышно. — Не говорите таких вещей! Во всяком случае, поблизости от нее.

Но, боюсь, она его услышала.

Вечером мы отпраздновали завершение растянувшейся на тысячу четыреста миль борьбы со всеми бедами, какие только могут подстерегать человека в море. Отпраздновали надлежащим образом.

Проснулись мы на следующее утро довольно-таки поздно. В каюту через большой носовой иллюминатор лились солнечные лучи. Я еще понежился на койке, размышляя о нашем плавании. Потом посмотрел на койку Клэр.

— Что же, дорогая, все позади. Хочешь кофе? Сейчас поставлю чайник.

Я свесил ноги с койки… и они погрузились в двенадцать дюймов холодной воды.

Она опять взялась за свое.

В следующие пять дней «Экспо» раскаялась в теплом приеме, который оказала шхуне, не желающей плавать. «Счастливое Дерзание» текла так энергично, что кое-как удерживать ее на плаву нам удавалось, только заставляя непрерывно работать несколько электрических насосов, и не слишком благоуханные струи, обдававшие яхты миллионеров справа и слева от нас, большой благодарности не вызывали. Распорядители «Экспо» перегоняли нас все дальше и дальше в отдаленные уголки гавани. Нашего друга-директора мы больше не видели, и, полагаю, он был бы рад никогда нас не видеть. Все наши усилия избавиться от течи терпели неудачу, и под конец, полностью отчаявшись, мы уплыли оттуда на нашей тонущей шхунке и повернули на запад в чаянии отыскать либо илистую отмель, либо верфь, пока еще не поздно.