Ода радости - Валерия Ефимовна Пустовая

захватывает меня так же, как негаданные фигуры опытных танцоров. Главное – не отпускать рук, пока не выпустит, не опускать взгляд, пока не оттолкнет, а когда оттолкнет, быть готовой опять приклеиться и не отпускать. И быть его целиком – на неполные три минуты. Потому что и он в этот миг всего себя посвящает мне. Есть строчка у БГ, что женщины знают, что ритм как солнце. И я, да, я вокруг моего переменного солнца – как планета.

3 октября 2016

Год накануне

Говорят, похудела, а между тем всего несколько дней назад с подругами впервые поедала собственноручно нами испеченное имбирное печенье. Оно получилось совсем домашним и мягким и расплылось по противню в большой имбирный кекс. Впервые обрела елочку в горшке, впервые надела шапку с двумя помпонами, составив внушительную конкуренцию розовым четырехлеткам. Впервые и, надеюсь, в последний раз провалялась в больнице всю ярмарку non/fiction и семинары Союза писателей Москвы. Впервые выступила на Красной площади и ВВЦ в качестве автора книги. Впервые сходила по грибы и на сальсатеку. Впервые влезла в прежнего размера платье и юбку. Впервые ночевала на краю Москвы, врезающемся в деревню, и пережила бессонную ночь в НеЛипках с живой коричневой крысой. Впервые выступила в роли критика поэзии. Впервые побывала в Смоленске, Красноярске и Кронштадте, где внезапно впервые поняла, как важно решиться ясно и сильно пожелать того, что давно задумала, но не решалась впустить в жизнь. Впервые поучаствовала в опыте групповой психотерапии, где получила ответы на вопросы, которые не задавала, и самостоятельно развязалась с рядом психологических зацепок. Впервые заготовила осеннюю аджику без мамы, которая сейчас смотрит за бабушкой-сладкоежкой в киргизском городе без центрального отопления. Впервые почувствовала, что значит, когда тебя любят на деле, а не на словах, и поняла, что молчаливый спутник в этом смысле – действительно сокровище. Тем более что позволяет женщине высказаться без помех.

29 декабря 2016

Хлеб и масло

В зимнем месяце апреле оказалась в краю травы ковром и овец облачком, нарциссов и вязов, замков из розоватого песчаника и готики в сером камне – в шотландском приюте для писателей, много лет принимающем авторов Великобритании и других стран. Таких творческих убежищ немало, оказывается, по всему миру, и за этот месяц услышала о многих – в том числе рассказывали интригующее про “treehouses” в Швейцарии, где авторы работают в подвешенных над землей модулях. Шотландский Hawthornden retreat for writers, однако, в приоритете: возможность пожить в настоящем замке, небольшом, уютном, над пропастью с рекой, маленькой, но ревущей, в лесу, скоро переходящем в поля и дачные угодья, но местами таком путаном и моховом, что без палки, а то и двух, не проберешься.

Общество, за исключением администратора, собралось чисто женское – и тут же разбежалось: в коридоре можно было застать чью-то быстро скрывающуюся спину, а у ворот парка, куда я выбегала за мигающим сигналом связи, застигнуть удаляющийся дорожный рюкзачок – каждая из нас, вот совпало, ценила и берегла свое уединение.

Беседы вскипали и опадали за завтраком – в комнате с вязовым столом, корзиной с фруктами и портретами юношей в килтах по стенам; какой-то остроумец в книге гостей предложил подобрать среди них бойфренда – и после ужина – в мягкой гостиной с искусственным камином и резвыми летучими мышами за окнами, вызывавшими наш ажиотаж. Первой на зов the bats! вскакивала самая молодая гостья – американка Квин, поэтесса с приглушенным колыбельным голосом, тихими манерами и меланхоличной страстью к улиткам, цветам и птицам. Это она нашла и принесла в фотоотпечатке синего микродинозавра – удивительного птенца, выпавшего из гнезда и замершего навсегда в виде, доказывающем, что чудища древности по-прежнему среди нас, только в птичьем обличье.

Испаноязычная интеллектуалка из Чили с арабским именем Алия – ее предки из Сирии, и бабушка, рассказывает, всегда близко к сердцу воспринимала новости оттуда, хотя с родины в Южную Америку ее вывезли малюткой, – заводила пружину общего разговора, взяв на себя функции интервьюера. Однажды вечером – первая неделя прошла в разговорах исключительно отвлеченных и творческих, и наступил момент перелома темы – именно она спросила решающее: у кого-нибудь тут есть pets? – молчание, kids?? – молчание, husbands??? – молчание и общая удовлетворенность равенством положения. Впрочем, потом выяснилось, что не все так просто, и место рядом с писательницами все же серьезно занято: так, одна со своим partner (деликатное, толерантное к любому статусу звание) живет счастливо уже двадцать лет.

Квин и Алия каждое утро отправлялись на пробежку – Квин за вай-фаем в ближайшее, минутах в сорока пешком, кафе, Алия время от времени в ближайший, в часе пешком, супермаркет за пивом и вином. А вот поэтесса из Дербишира Джуди почти не покидала замок, который, когда все расходились, доставался будто ей одной, и совершала круговые прогулки до библиотеки, стоявшей отдельным зданием внутри нашего сада. Джуди запомнилась двумя прилагательными: clumsy и perfect – первое о себе, второе обо всем вокруг, что бы ни происходило, и долгим одеялом, которое она шила из мелких кусочков в кресле по вечерам.

С новеллисткой Роузи мы ходили в часовню Рослин, ставшую местом массового паломничества после экранизации романа Дэна Брауна, где часовня появляется в финале, чтобы завлечь и тут же обмануть туристов: когда герои фильма спускаются в крипту, рассказывала местный гид, они невидимо для зрителя телепортируются в одну из церквей Лондона, где крипта куда поболе. В Рослин – час пешего хода по заброшенному и заросшему парком железнодорожному пути – мы пошли на англиканскую воскресную службу, где я с первого раза – с низкого голоса Роузи – запомнила одно из впервые исполненных с прихожанами песнопений: «Let all mortal flesh keep silence…». Роузи сказала, что в детстве сама заучила его одним из первых, благодаря, как ни странно, сложности мелодии – она занималась в церковном хоре, но с тех пор в церкви, сказала, не бывала лет тридцать. Я прочитывала Символ веры и удивлялась, что каждое из слов стоит на своем месте, как в русском молитвослове, и в то же время не узнаваемо: слова прямые, расколдованные, современного языка. «…И стал made man» имеет другую глубину звучания, нежели «…и вочеловечшася», хотя смысл передан недвусмысленно и корректно.

Роузи обратила внимание на мою футболку с рок-фестиваля под Гамбургом: она сама поет в группе March Violets, которая, сказала, стояла у истоков dark рок-движения, но они играют не метал, а ближе к фолку, так что она посещала многожанровый музыкальный рок-фестиваль