Реквием в Брансвик-гарденс - Энн Перри

– Понимаю, – проговорил помощник комиссара, нарушая неловкое молчание. – Ему приходится считаться со многими соображениями, помимо чисто личных. Как и всем людям, на плечах которых лежит большая ответственность. – Корнуоллис улыбнулся, посмотрев прямо в глаза своей новой знакомой. – Мне приходилось командовать кораблем, и вне зависимости от моего отношения к любому члену экипажа, симпатий и антипатий, жалости или уважения, на первом месте всегда должен был находиться корабль, иначе мы все погибли бы. Существуют трудные решения, которые не всегда могут показаться красивыми в чужих глазах.

На самом деле Джон не считал, что это правило можно применить к епископу Андерхиллу. «Корабль» Реджинальда имел нравственную природу, он сражался со стихиями трусости и бесчестья… в нем не было ничего от дерева и брезента, противостоящих мощи океана. К числу обязанностей Корнуоллиса относилась необходимость оберегать жизни его моряков, а на Андерхилле лежала обязанность хранить души своих подопечных.

Однако Джон не мог сказать ничего этого сидящей перед ним женщине. Она должна была сама понимать это… По крайней мере, глядя на нее, на ее пальцы, неловко переплетенные на коленях, и на глаза, избегавшие прямого взгляда, полицейский полагал, что она знает это, и не хотел лишний раз напоминать ей неприятную правду.

– Всем нам приходится в трудных ситуациях принимать те решения, которые кажутся наилучшими, – продолжил он. – Проще учить других, чем принимать решения, оказавшись на их месте. Пожалуйста, не думайте, что я этого не понимаю.

Миссис Андерхилл посмотрела на него. Понимает ли эта женщина, что он пытается быть с ней добрым, но не честным? Корнуоллис не привык к женщинам. Он имел весьма отдаленное представление о том, что они думают, во что веруют и что чувствуют. Что, если гостья видит его насквозь и презирает за это? Мысль эта показалась ему удивительно неприятной.

Айседора улыбнулась:

– Вы очень благородны, мистер Корнуоллис, и я благодарна вам за это. – Она снова окинула взглядом комнату. – Давно ли вы ходили в море?

– Чуть больше тридцати лет назад, – ответил он, не отводя от нее взгляда.

– Должно быть, вам не хватает его…

– Да… – Ответ мгновенно сошел с его губ, удивив самого Корнуоллиса глубиной чувства. Он улыбнулся: – Кое в чем там было намного проще. Увы, я не привык к политике. Питт все старается наставлять меня в природе интриги, а также в возможностях и – куда чаще – в невозможностях дипломатии.

– Не думаю, чтобы в море было много дипломатии, – задумчиво проговорила миссис Андерхилл, вновь посмотрев в сторону… На лицо ее снова опустилась тень. – Вы командуете. Просто по праву рождения, возложившему на вас это тяжкое бремя, поскольку все зависят от него. Большая власть означает большую ответственность.

Голос ее сделался задумчивым: она словно бы обращалась к себе в такой же мере, как и к собеседнику.

– Такой мне представлялась Церковь… великолепное утверждение истины, подобное Иоанну Крестителю перед Иродом. – Женщина рассмеялась собственной мысли. – Недипломатичному в той мере, насколько это возможно… прилюдно называвшему царя прелюбодеем, говорившему, что брак его нарушает закон, требовавшему от него покаяния и молитвы Богу о прощении. Должно быть, расставание с головой не стало для него неожиданностью.

Корнуоллис расслабился, и руки его свободно легли на стол.

– Но разве можно высказать подобную вещь дипломатично? – усмехнулся он. – «Ваше величество, мне кажется, что ваши супружеские отношения несколько неправильны, и, быть может, вам будет угодно пересмотреть их или лично обратиться к Всевышнему?»

Айседора рассмеялась, радуясь этому откровенному абсурду:

– A он ответит: «Благодарю вас, однако я не вполне удовлетворен представленными вами аргументами, но вполне удовлетворен существующими с ней отношениями. И если вы повторите подобное утверждение прилюдно, я буду вынужден заключить вас в темницу. A когда представится удобная возможность, прикажу преждевременно пресечь вашу жизнь. Посему будет лучше, если вы донесете до всех и каждого, что все в полном порядке и заслуживает вашего одобрения».

Но затем она встала, снова сделавшись серьезной, и голос ее наполнило подлинное чувство:

– Я скорее вышла бы в море под всеми парусами и с палящими пушками, чем согласилась бы быть заклейменной врагом и замаранной его преступлением. Прошу прощения за смесь метафор и использование ваших флотских образов.

– Я считаю это комплиментом, – ответил Джон.

– Благодарю вас. – Супруга епископа сделала шаг к двери. – Явившись к вам, я сперва чувствовала себя очень глупо, однако вы успокоили меня. Вы очень добры. До свидания.

– До свидания, миссис Андерхилл. – Открыв перед ней дверь, помощник комиссара с сожалением проводил свою гостью. Он едва не заговорил, чтобы задержать ее еще на мгновение, однако представил себе, насколько смешно это будет выглядеть.

Закрыв за нею дверь, Джон вернулся к столу и просидел почти четверть часа, не шевелясь и не прикасаясь к бумагам.

Глава 7

Питт ехал в кебе, громыхавшем по утренней улице. Было самое начало девятого, а вчера он засиделся допоздна, выслушивая рассказ Шарлотты о том, как она провела день. О своем пребывании у Веспасии жена особо не распространялась и лишь мимоходом коснулась завтрака в гостях, однако не забыла передать мнение леди Камминг-Гульд, гласившее, что мужчины убивают не ради идей, а из-за страстей.

Мимо прокатила повозка пивовара, в которую были запряжены великолепные кони с плюмажами на головах и с украшенной медью упряжью. Воздух наполняли стук конских копыт и крики уличных разносчиков. Залаял пес, кто-то окликнул кебмена… Повозка дернулась вперед, а потом резко остановилась. Щелкнул кнут, и они вновь покатили вперед, уже резвее.

Томас вполне мог представить себе леди Камминг-Гульд, говорящую эти слова. Черты ее, как и прежде в молодости, прекрасного лица появились перед его умственным взором. Должно быть, она была в чем-то цвета слоновой кости, серебристо-сером или сиреневом, и с жемчугами, которые обычно носила днем.

Веспасия права. Люди убивают людей, когда желают чего-то в такой степени, что желание это лишает их разума и чувства меры. На какое-то время собственная потребность затмевает все остальное, даже чувство самосохранения. Иногда причиной этого бывает продуманная заранее жадность. Иногда мгновение страха, пусть даже перед реальной опасностью.

Мщение же редко становится причиной убийства. Месть можно осуществить многими другими путями. Кровавые драмы, рожденные слепой, бесчувственной яростью, встречались в карьере Питта не столь уж часто.

Однако, как сказала Веспасия, страсть в подобных преступлениях присутствовала всегда – пусть и в виде холодной и ненасытной жадности.

Собственно, именно по этой причине, несмотря на все свидетельства, суперинтендант не мог поверить в то, что Рэмси Парментер мог преднамеренно убить Юнити. Необходимо было узнать, кто именно являлся отцом ее ребенка. Страх разоблачения мог стать вполне понятным мотивом. Была ли она способна шантажировать отца или даже предать и погубить всю его карьеру?

А почему бы и нет? Ведь ее собственная карьера была погублена. Добиться чего-либо она не могла, разве что некоторой справедливости…

Шарлотта передала мужу содержание полного эмоций, но хаотичного рассказа Трифены о прошлом мисс Беллвуд, о присутствии в нем болезненной трагедии, о любви, куда большей, чем простое романтическое увлечение, о мечте и надежде… Очевидно, вся эта история оставила глубокий след на личности погибшей.

Она была сложным человеком. В общем итоге выходило, что Томасу нужно глубже понять ее. Если отцом ребенка являлся Рэмси, почему Беллвуд вступила в подобные отношения именно с ним? Что именно в сухом и педантичном характере этого человека могло настолько привлечь ее?

Или ее искушала не личность Рэмси, а его положение? Не стало ли для Юнити разоблачение его слабости разновидностью отмщения за все те страдания, которые она претерпела от мужского ханжества? Питт на мгновение попытался поставить себя на ее место – незаурядный интеллект, честолюбивый, рвущийся к работе… претерпевающий нападки и отрицание со стороны предрассудков, со всех сторон окруженный вежливой и слепой снисходительностью. Некую долю подобного ему пришлось пережить самому – по причине происхождения и несчастий своего отца. Он знал, что такое несправедливость – горькая и фатальная – в отцовской судьбе. Полицейский помнил, как лежал в одиночестве в небольшой комнатке под стропилами, сжигаемый яростью и горем, после ареста отца за кражу, которой тот не совершал. Маленький Том с матерью могли бы умереть от голода, если бы не доброта сэра Артура Десмонда. Именно учитель, которого тот содержал для своего сына, научил Питта правильно говорить, заложив тем самым начало его карьеры.