Кукушата Мидвича. Чокки. Рассказы - Джон Уиндем
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бернард в этом очень сомневался. Зрелище маленькой леди, восставшей против толпы с топором в руках, как-то не укладывалось в его голове.
— Уж очень сильное средство они применили, — напомнил он ей мягко.
— Я знаю, но, когда вы молоды и напуганы, очень легко показаться более жестоким, чем вы есть на самом деле. Помню, когда я была ребенком, случалось так, что несправедливость заставляла меня внутренне кипеть. Если бы у меня были силы поступить так, как хотелось, это было бы ужасно, говорю вам, просто ужасно!
— К сожалению, — указал он, — у Детей есть такая сила, и вы должны согласиться, что применять ее они не имеют права.
— Да, — сказала она, — но все будет иначе, когда они подрастут и поймут. Я уверена! Больше они не будут! Люди кругом говорят, что их надо выслать отсюда, но вы же так не сделаете, правда, не сделаете? Они же не злые! Так получилось просто потому, что они испугались! Они раньше не были такими! Если они останутся здесь, мы сможем научить их любви и мягкости, сможем доказать, что люди не хотят им вреда…
Она заглядывала ему в глаза, заламывала руки, слезы готовы были хлынуть в любую минуту.
Бернард ответил ей ничего не выражающим взглядом, поражаясь преданности, позволившей оценить шестерых убитых и много тяжело раненных как результат ребячьей шалости. Он почти ощущал, как в ее мозгу возникает видение обожаемой тонкой фигурки с золотыми глазами, загораживающей весь остальной мир. Она никогда не проклянет, никогда не перестанет любить, никогда не поймет… Это ведь единственное удивительное, волшебное событие за всю ее бесцветную жизнь. Сердце Бернарда обливалось кровью от жалости к мисс Лэмб.
Он смог лишь объяснить ей, что решение находится вне его компетенции, и заверить, стараясь при этом не пробуждать несбыточных надежд, что все, сказанное ею, он включит в свой доклад. Затем он как можно вежливее распрощался и ушел, чувствуя спиной ее встревоженный, укоризненный взгляд.
Деревушка, по улице которой он сейчас проходил, выглядела сонной и притихшей. Надо полагать, думал он, чувство протеста на установление Детьми блокады весьма сильно, но те немногие жители, которых он видел, за исключением нескольких беседующих пар, явно занимались сугубо личными делами. Единственный полисмен, патрулировавший сквер, зевал от скуки.
Первый урок, преподанный Детьми и заключавшийся в том, что собираться толпой опасно, очевидно, был усвоен прочно. Это был серьезный шаг к диктатуре — неудивительно, что русским так не понравился ход дел в Гижинске.
Пройдя ярдов двадцать по Хикхэм-лейн, Бернард набрел на двух Детей.
Они сидели на обочине и смотрели на небо куда-то в западном направлении с таким вниманием, что даже не заметили, как он подошел.
Бернард остановился, посмотрел в ту сторону, куда были направлены их взгляды, и тут же услышал звук реактивного самолета. Самолет был хорошо виден — серебристый абрис на синем летнем небе, где-то на высоте пяти тысяч футов.
В тот самый момент, когда Бернард его увидел, под ним возникло несколько черных точек. Затем появились белые купола парашютов — пять штук, которые плавно спускались вниз. Самолет же продолжал лететь дальше.
Бернард перевел взгляд на Детей как раз в то мгновение, когда они обменивались довольными улыбками. Он опять взглянул вверх на самолет и на пять медленно опускающихся куполов. Он не очень разбирался в самолетах, но был уверен, что это легкий бомбардировщик дальнего радиуса действия, обычно имеющий на борту экипаж из пяти человек. Он снова посмотрел на Детей, и тут они его заметили.
Все трое некоторое время рассматривали друг друга, а бомбардировщик продолжал гудеть где-то над головой.
— Это была, — заговорил Бернард, — очень дорогая машина. Кое-кто сильно рассердится, когда узнает, что с ней случилось.
— Это предупреждение. Но им, вероятно, предстоит потерять еще несколько машин, прежде чем они поймут, в чем тут дело, — сказал мальчик.
— Вероятно. В ваши способности поверить не так-то легко. — Он помолчал, продолжая наблюдать за Детьми. — Вам не нравится, когда они над вами летают, верно?
— Да, — согласился мальчик.
Бернард понимающе кивнул.
— Это я могу понять. Но скажите мне, почему вы всегда в качестве предупреждения прибегаете к столь сильным мерам? Разве вы не могли развернуть его обратно?
— Но ведь мы могли и заставить его рухнуть вниз, — ответила девочка.
— Думаю, да. Мы должны быть признательны, что вы так не поступили. Но ведь нужный эффект был бы достигнут и в случае, если бы вы повернули его назад. Так? Почему же вы столь жестоки?
— Так эффективнее. Нам пришлось бы завернуть множество самолетов, прежде чем поверили бы, что это делаем мы. А если они будут терять самолет каждый раз, когда тот пролетает над нами, им придется отреагировать, — объяснил мальчик.
— Понятно… Предполагаю, что та же аргументация годится и для событий прошлой ночи? Если бы вы просто отослали толпу прочь, предупреждение выглядело бы не таким эффективным? — предположил Бернард.
— А вы думаете иначе? — спросил мальчик.
— Мне кажется, все зависит от того, как это сделано. Уверен, что не было нужды заставлять их сражаться между собой с такой яростью. Я хочу сказать, что если смотреть на вещи практически, то с политической точки зрения неразумно делать каждый раз лишний шаг, который только усиливает неприязнь и ненависть к вам.
— Ну и страх тоже, — указал мальчик.
— О, так вы хотите нагнать на нас страху? Зачем?
— Только затем, чтобы вы оставили нас в покое, — ответил ребенок. — Это ведь лишь перемирие, а не конец. — Его золотые глаза были обращены на Бернарда, а взгляд — тверд и серьезен. — Рано или поздно, но вы попробуете нас убить. Как бы мы себя ни вели, вы все равно захотите стереть нас с лица Земли. Наши позиции могут быть укреплены лишь в том случае, если мы перехватим инициативу.
Мальчик говорил спокойно, но его слова с легкостью пробивали броню роли, разыгрываемой сейчас Бернардом. Каким-то внутренним оком он различал в словах мальчика, казавшегося шестнадцатилетним, голос совершенно взрослого человека.
— На минуту, — рассказывал нам позже Бернард, — это меня ошеломило. Никогда в жизни я еще не был так близок к панике, как в это мгновение. Комбинация из взрослого и ребенка казалась мне исполненной устрашающего смысла, угрожающего самому фундаменту установившегося порядка вещей…
Сейчас это кажется мелочью, но тогда
