Осколок Тунгусского метеорита - Наталья Александрова

Николка взвалил на спину мешок с поклажей и зашагал вперед среди поваленных деревьев. Оглянувшись на шитик, Крестовский последовал за проводником.

Теперь поход стал по-настоящему тяжелым.

Из-за поваленных деревьев идти было очень трудно, и за день удавалось пройти не больше пяти-шести верст. И все эти версты вокруг не было ни зверя, ни птицы – только ряды деревьев, поваленных, казалось, каким-то сумасшедшим гигантом.

Оттого, что вокруг не было дичи, стало голодно. Николка ставил силки – но в них не попадала ни одна случайная птица. Сушеное мясо кончилось очень быстро, и они перебивались грибами и съедобными кореньями, которые челдон с трудом находил среди поваленных деревьев.

Но еще больше, чем голод, утомлял путников страх.

Потому что эта пустая, безжизненная тайга, этот мертвый поваленный лес казался им каким-то злобным, страшным существом.

А потом Крестовский почувствовал спиной чей-то взгляд.

Он резко обернулся – но ничего не увидел, только какой-то белесый блик мелькнул среди торчащих к небу вывороченных корней.

Зато Николка подскочил к спутнику и испуганно спросил:

– Что ты видел? Что ты видел, барин?

– Ничего… – неохотно проговорил Крестовский. – Ничего, мне просто померещилось…

– Скажи правду, барин! – не унимался охотник. – Ты видел ее?

– Ее? – переспросил Крестовский. – О ком это ты?

– О ней… – Николка перешел на шепот. – О Белой росомахе!

– Да никого я не видел, – отмахнулся Крестовский. – Нет никакой Белой росомахи, это пустые разговоры!

– Ну, зря ты так говоришь, барин! – Провожатый нахмурился и пошел вперед, то и дело испуганно оглядываясь.

На пятый день пешего пути поваленный лес неожиданно кончился. Миновав последние вывороченные из земли деревья, Крестовский внезапно увидел перед собой участок обыкновенной тайги – вековые ели и пихты стояли, как им положено, как будто их не коснулась рука сумасшедшего великана, как будто их не задела безрассудная мощь упавшего в тайгу небесного тела.

Но так казалось только издали.

Когда путники подошли ближе, они увидели, что стоящие деревья лишены ветвей и хвои, словно они превратились в корявые, обугленные телеграфные столбы.

Крестовский не мог объяснить причины этого явления. Однако, по всем законам науки о небесных телах, именно где-то здесь должен был упасть метеорит, а значит – где-то здесь должен находиться оставленный им кратер.

Путники обошли по кругу участок стоячего леса. Это заняло у них целый день, но не принесло никакого результата – не было ни кратера, ни каких-то обломков небесного тела. Только круглый участок обгорелой тайги, и со всех сторон от него – поваленные деревья, нацеленные корнями в центр этого круга, уходящие во все стороны на десятки верст…

Крестовский был разочарован, но не сдавался. Он зарисовывал все, что видел, записывал свои наблюдения, собирал образцы почвы и обгорелых ветвей.

Николка казался еще более подавленным и испуганным, чем прежде, он то и дело останавливался, к чему-то прислушиваясь.

Вечером они поставили палатку на краю участка стоячих деревьев, кое-как заглушили голод грибами, которые провожатый поджарил на костре, и легли спать.

Проснулся Крестовский посреди ночи от каких-то странных звуков.

Вокруг палатки кто-то ходил, трещали ветки, время от времени слышалось низкое угрожающее рычание.

Николка сидел, в ужасе глядя перед собой, мелко крестился и бормотал:

– Господи, помилуй меня, грешного… господи, помилуй…

Вдруг вход в палатку зашевелился, крепкая ткань начала рваться. Николка вскочил, схватил нож, прорезал дальний от входа край палатки, на четвереньках вылез в этот разрез и бросился наутек. Крестовский хотел было последовать за ним, но не смог пошевелиться – ужас парализовал его. Он лежал неподвижно, вжавшись в землю, и не отрывал взгляд от входа в палатку.

Ткань разорвалась, и в образовавшемся разрыве показалась звериная морда – безобразная, отвратительная, покрытая жесткой белесой шерстью.

Маленькие злобные глаза скользнули по внутреннему пространству палатки, на мгновение задержавшись на Крестовском, – и вдруг страшный зверь шарахнулся назад и исчез, словно чего-то испугался.

Крестовский еще несколько бесконечных мгновений лежал неподвижно, потом вскочил, метнулся к разрезу, проделанному Николкой, и вылез из палатки.

Снаружи никого не было, догорал костер.

И вдруг невдалеке, в той стороне, куда убежал Николка, раздался крик – дикий, ужасный крик, полный боли и ужаса.

Крестовский зажал уши, чтобы не слышать этот крик… но потом в нем проснулись человеческие чувства – жалость и сострадание, и он бросился в ту сторону.

Николку он увидел сразу.

Охотник лежал ничком, лицом вниз, как тот тунгус, которого они нашли несколько дней назад. Крестовский подбежал к нему, склонился, дотронулся до плеча – и отдернул руку: она вся была в крови.

Все же он перевернул тело, думая, что Николке еще можно чем-то помочь…

И отшатнулся в ужасе: у Николки, как у того тунгуса, лицо превратилось в кровавое месиво. Но самое страшное – грудь его была разорвана страшными когтями, сердце вырвано…

Крестовский вскрикнул и бросился прочь.

По дороге ему попалась палатка, и у него хватило здравого смысла схватить ружье и свой вещевой мешок, но после этого ужас вытеснил из его головы все мысли, и он кинулся прочь, не разбирая дороги, лишь бы дальше, дальше от этого страшного места…

– Ну вот, кажется, пришел в себя… – раздался над Крестовским какой-то знакомый голос. – Теперь, должно быть, пойдет на поправку.

Крестовский открыл глаза, огляделся.

Он лежал в чистой постели, в жарко натопленной избе. Возле этой постели сидел на шатком стуле пристав Акинфеев и неодобрительно качал головой:

– Говорил я вам, молодой человек, что такие походы в дикую глушь не доведут до добра! Еще слава богу, что живы остались!

– Где я? – проговорил Крестовский, мучительно стараясь вспомнить события последних дней.

– Где же вам быть? – усмехнулся пристав. – Конечно, где и положено – в Александровском остроге, по месту своего административного поселения!

– А как я сюда попал?

– Привезли вас, милостивый государь, тунгусы – охотники. Они нашли вас в тайге, без сил и без чувств, подобрали и доставили сюда. Приличные оказались люди, хоть и язычники. Спутник ваш, охотник Николаев, пропал без вести. Не знаете ли вы, случайно, какова его судьба?

– Его задрал дикий зверь… – мрачно проговорил Крестовский, вспомнив окровавленный труп охотника, его разорванную грудь.

– Печальная судьба! – вздохнул пристав. – Впрочем, он не находился под моим надзором, так что его судьба никоим образом не на моей совести. Кроме того, могу сообщить вам, милостивый государь, приятную новость: из Петербурга поступила официальная депеша на ваш счет. Меня известили, что в отношении вас принято решение отменить административную ссылку и разрешить вам вернуться на место постоянного проживания…

Пристав говорил что-то еще, но Крестовский его почти не слышал: перед его глазами все еще стояло окровавленное лицо Николки, точнее, и не лицо даже, а багровое месиво.

Только одно еще заботило и беспокоило его, только одно еще он спросил у пристава:

– Цел ли мой вещевой мешок?

– Разумеется, цел! – ответил Акинфеев, недовольный тем, что студент не благодарит его за радостное известие, да и вообще как бы не рад благоприятной перемене своей участи и интересуется какой-то чепухой.

– Разумеется, цел, милостивый государь! – повторил он. – Тунгусы, которые вас нашли, хоть и язычники, чужого никогда не возьмут, а уж насчет здешних обитателей вы можете быть спокойны! Вот он, ваш драгоценный мешок, никуда не делся!

Крестовский едва дождался, пока уйдет пристав, поднялся с постели, едва держась на ногах от слабости, взял свой мешок и проверил его содержимое. И там, среди образцов почвы и растений с места падения метеорита, он нашел кожаный кисет, принадлежавший мертвому тунгусу. Кисет, в котором лежал странный, удивительно тяжелый предмет, похожий на пасхальное яйцо из какого-то странного металла.

Неожиданно Маша проснулась.

Ей показалось, что ее зовет чей-то голос.