Слова сияния - Брендон Сандерсон

Она ускорила шаг. Рана на ноге все еще болела, но быстро исцелялась. Одно из преимуществ боевой формы. В этом состоянии Эшонай могла почти не обращать внимания на повреждения.

Город был полон пустых зданий, а мать Эшонай выбрала лачугу на самой окраине, почти полностью открытую штормам. Мать работала на грядке сланцекорника снаружи, тихо напевая сама себе в ритме мира. Она находилась в рабочей форме, слушающая всегда предпочитала именно ее. Даже после открытия ловкой формы мать не изменилась. Она сказала, что не хочет поощрять народ рассматривать одну форму как более полезную в сравнении с другими и что такое расслоение может их уничтожить.

Мудрые слова. Таких слов Эшонай не слышала от своей матери годами.

— Дитя! — сказала женщина, когда Эшонай приблизилась.

Несмотря на годы, лицо матери было аккуратным и круглым. Она заплетала волосы в косы, перевязывая их лентой. Эшонай привезла ей эту ленту со встречи с алети много лет назад.

— Дитя, ты видела свою сестру? Сегодня день ее первой трансформации! Мы должны ее подготовить!

— Этот день уже прошел, мама, — сказала Эшонай в ритме мира, становясь на колени перед женщиной. — Как идет прополка?

— Скоро закончу, — ответила мать. — Мне нужно уйти до того, как вернутся хозяева дома.

— Он твой, мама.

— Нет-нет. Он принадлежит другим. Они приходили прошлой ночью и сказали, что мне нужно уйти. Я только закончу со сланцекорником.

Она достала небольшую пилу, срезала одну строну гребня, затем подкрасила его соком, чтобы стимулировать рост в нужном направлении.

Эшонай села обратно, настроившись на скорбь, и ритм мира ее покинул. Возможно, взамен стоило выбрать ритм потери. Биения в ее голове изменились.

Она заставила его вернуться. Нет. Нет, ее мать не умерла.

И все же она была не вполне живой.

— Вот, возьми, — сказала мать в ритме мира, протянув Эшонай пилу. Сегодня она хотя бы узнала дочь. — Поработай тут над обрезкой. Я не хочу, чтобы он рос вниз. Нам нужно направить его к свету.

— Шторма слишком сильны в этой части города.

— Шторма? Глупости. Здесь нет штормов. — Мать приостановилась. — Я гадаю, что мы будем делать с твоей сестрой. Ей нужен шторм для трансформации.

— Не беспокойся, мама, — сказала Эшонай, заставляя себя говорить с миром. — Я обо всем позабочусь.

— Ты такая хорошая, Венли, — проговорила мать. — Такая отзывчивая. Остаешься дома, не убегаешь, как твоя сестра. Эта девочка... Ее никогда нет там, где она должна быть.

— Сейчас она здесь, — прошептала Эшонай. — И старается быть там, где нужна.

Мать забормотала себе под нос, продолжая работать. Когда-то эта женщина обладала одной из лучших памятей в городе. В некотором роде все оставалось по-прежнему.

— Мама, — сказала Эшонай. — Мне требуется помощь. Я думаю, что случится что-то ужасное. Не могу решить, менее ли это ужасно, чем то, что уже происходит.

Мать подрезала участок сланцекорника, сдула пыль.

— Наш народ гибнет, — продолжила Эшонай. — Мы выветриваемся. Мы пришли в Нарак и выбрали изнуряющую войну. Шесть лет постоянных потерь. Слушающие начинают сдаваться.

— Не хорошо, — сказала мать.

— Но какова альтернатива? Вмешаться в вещи, в которые вмешиваться не следует, потому что они могут обратить на нас взоры Несотворенных?

— Ты не работаешь, — указала мать. — Не будь такой, как сестра.

Эшонай сложила руки на коленях. Не помогло. Видеть мать в таком состоянии...

— Мама, — сказала Эшонай в ритме мольбы. — Почему мы покинули темный дом?

— Ах, это старая песня, Эшонай, — ответила мать. — Темная песня, не для детей вроде тебя. Ведь сегодня даже не день твоей первой трансформации.

— Я достаточно взрослая, мама. Пожалуйста.

Мать подула на сланцекорник. Неужели она в конце концов забыла последнее из того, что составляло ее суть? Сердце Эшонай сжалось.

— Немало дней прошло, но помним, как вчера, когда в наш темный дом пришла беда, — тихо запела мать в одном из ритмов воспоминаний. — И превратилась жизнь в кошмарный сон, а звались мы тогда Последний легион. И уходили воины на дальние равнины, в то место, где теперь одни руины. С врагами бились, гибли и, сражаясь, с приходом смерти лишь освобождались. И стали возрождаться формы силы. Не доведут ли снова до могилы? Утратив волю, мы повиновались. Богов приказам слепо подчинялись.

— Но наступил тот славный день, — проговорила Эшонай в одном ритме с матерью.

— Тот шторм, когда сбежал от зла Последний легион, — продолжала мать песню. — Непрост был путь, который наш народ избрал. Тот свет, что в ярких разумах сиял, померк, зато принес награду: свободу, мир, богам досаду.

Спокойная, звучная песня матери как бы танцевала с ветром. В другое время слушающая казалась хрупкой, но когда пела старые песни, снова выглядела собой. Родитель, который временами спорил с Эшонай, но и родитель, которого Эшонай всегда уважала.

— На волю дерзко мысль и силу обменяли, всю память мы утратить рисковали, — пела мать. — Свободным детям чтоб о прошлом не забыть, нам нужно было сотни песен сочинить. Мы их поем, и будет это продолжаться, пока другие формы вновь не станут открываться.

С этого момента мать начала одну из ранних песен о том, как народ создаст дом на руинах покинутого королевства. Как они распространятся по миру, действуя подобно примитивным племенам и беженцам. Таков был их план — остаться скрытыми или чтобы на них хотя бы не обращали внимания.

В песнях осталось так много. Последний легион не знал, как трансформироваться во что-то другое, кроме вялой и партнерской форм, по крайней мере, без помощи богов. Как они узнали, что возможны другие формы? Сохранились ли эти факты изначально в песнях и потом затерялись с годами, пока слова понемногу изменялись то тут, то там?

Эшонай слушала и, хотя голос матери помог ей вернуться к ритму мира, обнаружила, что все равно сильно обеспокоена. Она пришла сюда за ответами. Когда-то это срабатывало.

Но больше нет.

Эшонай поднялась, чтобы покинуть поющую мать.

— Я нашла некоторые твои вещи, когда прибирала сегодня, — сказала мать, оборвав песню. — Ты можешь их взять. Они захламляют дом, а я скоро из него уйду.

Эшонай забормотала под нос скорбь, но пошла посмотреть, что «нашла» мать. Еще одну кучу камней, в которой она увидела детские игрушки? Лоскуты тряпок, которые представлялись ей одеждой?

Эшонай обнаружила небольшой мешок у фасада здания. Она открыла его и вытащила бумагу.

Бумага была не человеческой, а сделанной из местных растений. Грубая, разных оттенков, изготовленная старым способом слушающих. Текстурированная и плотная, а не тонкая и белая. Чернила на ней начали выцветать, но Эшонай узнала рисунки.

«Мои карты, — подумала она. — С тех давних дней».

Неосознанно она настроила ритм воспоминания. Дни, которые Эшонай провела в походах по диким местам, которые люди называли Натанатаном, проходя через леса и джунгли, рисуя собственные карты и расширяя границы мира. Она начала в одиночку, но ее открытия взбудоражили целый народ. Вскоре, будучи еще подростком, слушающая возглавляла целые экспедиции, чтобы открывать новые реки, новые руины, новых спренов, новые растения.

И людей. В некотором смысле вина лежала на ней.

Мать запела снова.

Просматривая свои старые карты, Эшонай ощутила сильную тоску внутри. Когда-то мир казался ей чем-то чистым и захватывающим. Новым, как лес, цветущий после шторма. Она медленно умирала точно так же, как и ее народ.

Эшонай упаковала карты и покинула старый дом, направившись к центру города. Песня матери, до сих пор прекрасная, эхом раздавалась позади. Эшонай настроила мир. Ритм заставил ее вспомнить, что она почти опоздала на встречу с остальными из Совета пяти.

Эшонай не ускорила шаг. Она позволила ровным и стремительным тактам ритма мира вести ее вперед. Если сконцентрироваться, настроившись на определенный ритм, то тело будет естественно выбирать темп, соответствующий настроению. Таким образом, ритм, который не совпадал с текущими ощущениями всегда являлся сознательным решением. Эшонай намеренно слушала ритм мира.

Слушающие приняли решение столетия назад, решение о том, чтобы вернуться к примитивному уровню. Убийство Гавилара Холина стало подтверждением выбора их предков. В те дни Эшонай не была одним из лидеров, но они прислушивались к ее советам и наделили правом голоса.

Выбор, хотя и казался ужасным, стал проявлением отваги. Они надеялись, что долгая война надоест алети.

Эшонай и прочие недооценили их жадность. Гемсердца изменили все.

В центре города, рядом с бассейном, устремлялась ввысь башня, гордо взиравшая на плато, несмотря на столетия бушующих штормов. Когда-то внутри нее имелась лестница, но крэм, затекающий в окна, превратил сооружение в скалу. Тогда рабочие вырезали ступени вокруг башни.