История жизни бедного человека из Токкенбурга - Ульрих Брекер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но как же узнать мне, несведущему и сомневающемуся, как узнать — добрые ли то нашептывания или дурные? Добродетельнейший человеколюбец! Ради всего святого, дайте мне совет, скажите, годится ли для меня означенное средство спасения от полнейшей погибели. Ах, если бы речь шла только обо мне одном! Но жена моя, мои бедные невинные дети, — за что им-то сносить вину и позор мужа и отца! А здешнее Моральное общество, вступить в которое я недавно согласился по своей неосмотрительности, — неужели и оно так скоро и впервые будет столь немилосердно посрамлено в лице одного из своих сочленов, о коем и так уже не без оснований судили с предубеждением?!
О, еще раз прошу ради милосердия Божия, господин Лафатер! Всего один-единственный отеческий совет! Простите мне мою дерзость! Беда припрет — осмелеешь. Здесь же, в родных местах, не могу я ни перед кем ни за какие сокровища раскрыть свою душу. Друзей, которые сумели бы меня выручить, никаких не имею, кроме одного-двух, которые скорее ждут помощи от меня, чем я от них. Подвергнуться же осмеянию со стороны разных шапочных приятелей или вообще чужих людей — ну, уж нет! — да в сто раз лучше мне пойти на крайние меры.
Итак, с огромным нетерпением и детской доверчивостью ожидает хотя бы одной строчки ответа от человека, на которого единственно уповает душа его,
последнюю грань нищеты перешедший, бедный и измученный токкенбуржец
У.Б.
X... под Л...,[288]
Осеннего месяца,[289] 18 дня. Год 1777.
LXXV
И ВОТ ЕЩЕ ЧЕТЫРЕ ГОДА
(1778—1781 гг.)
Письмо это, сын мой, написанное мной в ту ужасную ночь, я собирался на следующее же утро отослать по назначению. Однако читая и перечитывая его неоднократно, я стал относиться к нему все строже и строже, тем более что, как я узнал мимоходом, доброму человеколюбцу Лафатеру и так уже досаждают всевозможные собиратели пожертвований, попрошайки и составители письменных прошений о вспомоществовании, так что одна только мысль о том, что я умножу собой число сих бесстыдников, мне претила. И вот спрятал я свое писание подальше и с этого часа возложил свои надежды единственно на Бога как на самого могущественного друга моего и надежнейшего спасителя, стал поверять ему все свои горести и препоручил все дела мои, истово молясь — не о ниспослании чуда к моему благу, но лишь о том, чтобы дал он идти всему своим чередом.
Случались у меня, конечно, и впоследствии не раз приступы укоренившегося уже отчаяния, но потом снова что-то происходило, что укрепляло мои надежды. Все силы души и тела тратил я на то, чтобы успешнее осуществить свои маленькие начинания; старался сам повсюду поспевать; ни в коем случае не подавал вида, что горюю, а наоборот, старался всегда выглядеть веселым и довольным жизнью. Своим заимодавцам я давал самые надежные заверения, платил по старым долгам и у других людей делал новые.
В соседней общине Гантершвейль[290] я присматривал себе новых прядильщиков — столько, сколько мог отыскать. Год 1778-й особенно прибавил мне бодрости и уверенности. Торговля шла превосходно, и мне стало уже казаться, что близится то время, когда я полностью приду в себя и сброшу с плеч все свое долговое бремя. Но никогда в жизни не забыть мне также и страха, который не переставал в ту пору меня мучить, когда я брел после трудов своих привычною дорогой и приближался к конторе надменного купца или к дверям упрямого заимодавца — каково мне было тогда, сколь часто воздевал я руки к небесам, восклицая:
— Господи, тебе ведомо все на свете! Все сердца в руке твоей! Ты направляешь их, как потоки вод, куда пожелаешь! Ах, повели сему Лавану, чтобы он говорил с Иаковом дружелюбно![291]
И Всемилостивый слышал мою мольбу, и я получал ответ более мягкий, чем мог бы ожидать. О, какое это великолепное дело — уповать на Господа и доверчиво приносить ему все мольбы свои! Это я испытал так много раз и так неоспоримо, что вера моя в это тверда, как скала, и ничто в целом мире не сможет поколебать ее.
В начале 1779 года, без всяких хлопот и стараний с моей стороны, мне было предложено наладить ткачество хлопкового полотна для фабриканта не из наших мест, а из Гларуса — Иоганнеса Цвикки.[292] Поначалу я отклонил это предложение, потому что до меня некто по фамилии Гроб именно на этом деле как раз и обанкротился. Но после того как меня заверили, что причина его провала была совсем иная, я в конце концов дал себя уговорить и заключил договор точь-в-точь такой же, как и тот человек. И сразу принялся за работу. Мне стали поставлять пряжу, сперва, правда, очень скверную, однако шаг за шагом дело пошло лучше. Большого труда сначала стоило найти и нанять достаточное число прядильщиков и ткачей. Но скоро я сообразил, что хотя это занятие тяжелое и хлопотное, оно дает и кое-какой прибыток.
Anno 80 я значительно расширил свое предприятие и, начав изготовлять полотно за собственный счет, весьма преуспел в этом. Мой кредит стал опять расти день ото дня. Заимодавцы вскоре заприметили, что мои дела принимают совсем иной оборот, и я мог теперь раздобыть денег и товара сколько надо и платил по счетам в срок. Казалось, раз и навсегда выбрался я на твердую почву.
И anno 81 дела шли, в общем, неплохо, а при подведении годовых итогов обнаружилась весомая прибыль. Это побуждало меня то и дело подпрыгивать от радости в моей товарной кладовой. Участь моя представлялась мне просто удивительной, а спасение, надо полагать, — едва ли не чудом. На самом же деле все шло как прежде, так и теперь своим естественным чередом, а удача или неудача зависели частично от моих поступков, которые были в моей власти, а частично от обстоятельств времени, которые не зависели от моей воли.
LXXVI
И ЕЩЕ ЧЕТЫРЕ ГОДА
(1782—1785 гг.)
ОБЩИЙ ВЗГЛЯД
