Серебряный лебедь - Дина Лампитт

— Ты знаешь, что твой отец узнал от посла? Кажется, дядя Джозеф может вернуться в любой день.

Мелиор Мэри закашлялась.

— Должно быть, он очень ее любит, раз до сих пор не приехал и ждет, пока его внешний вид придет в норму, чтобы не перепугать ее. Любой другой мужчина уже давно примчался бы к жене, даже будучи истинным скелетом.

Елизавета быстро подняла глаза. В последнее время она стала замечать, что для Мелиор Мэри нет большего удовольствия, чем отпускать колкости в адрес Сибеллы. Она разбрасывала свои остроты направо и налево. Но все старались пропускать их мимо ушей. А Елизавета, стремясь оградить себя от волнений, приписывала ехидство дочери своему воображению.

— Джозеф действительно любит Сибеллу, — медленно ответила она. — И, вероятно, очень боится причинить ей боль. Вполне возможно, что он будет скрываться до тех пор, пока снова не превратится в величественного человека, повесу, если хочешь, каким она всегда его знала.

Голос Мелиор Мэри слегка дрожал:

— Это, должно быть, так прекрасно — вызывать в других столь глубокие чувства.

На мгновение она почувствовала себя уязвимой и слабой, как в то время, когда ее преследовали злые духи. Елизавета, ничего не понимая, поднялась со стула, подошла к дочери, стала перед ней на колени и обняла за талию.

— Милая моя, у тебя тоже будет такая любовь. Конечно, немного стыдно, что Сибелла, твоя сестра… — Она почувствовала, как дочь напряглась и отпрянула назад, а может быть, ей это только показалось. — …Вышла замуж раньше тебя, но тебе ведь нет даже восемнадцати. Ты еще разобьешь столько сердец, моя любимая!

И снова заговорила Мелиор Мэри своим странным глухим голосом:

— У меня нет никакого желания заставлять страдать других людей. Но, мама! — Она посмотрела на Елизавету страстными большими глазами. — Поклянись, что ты никогда не заставишь меня выйти замуж только для того, чтобы успокоить бдительность соседей и не возбуждать слухов. Или для того, чтобы поместьем Саттон мог управлять мужчина. Я лучше останусь старой девой, чем пойду на компромисс!

— Неужели старой девой?

— Не смейся надо мной. Пообещай, что мне никогда не придется вступить в брак без любви.

— Хорошо, обещаю.

И только после этого Елизавета почувствовала, что дочь успокоилась, и, погладив ее по серебристым волосам, она вернулась на свое место перед очагом. Но наверху, слева от Длинной Галереи, терзалась другая душа. Дрожа от холода, потому что огонь в этой огромной комнате не разжигали, поскольку ею мало пользовались, в странном сумеречном свете из угла в угол молча ходила Сибелла.

Под ее скрещенными руками в ее утробе спокойно лежал ребенок, который, как все предполагали, уже должен был двигаться, полный жизненной энергии. С Сибеллой случилось самое ужасное и в то же время самое обычное. В момент прекрасного и возвышенного соединения их тел, когда Мэтью Бенистер в нечестивом и радостном порыве овладел ею, в момент невозможного наслаждения, охватившего обоих, в ней зародилась новая жизнь. Семя Гиацинта проросло внутри нее, и она была рада этому. А сейчас, в таинственной магии вечера, на Сибеллу нахлынули воспоминания, и стыд разъедал душу. Она предала Джозефа Гейджа, любившего ее беззаветно.

Сибелла дошла до конца галереи и уже собралась повернуть обратно, как вдруг заколебалась. Было непонятно, что заставило ее пролезть через маленькое отверстие в перегородке, но она все-таки протиснулась через него и вовсе не удивилась тому, что оказалась в маленькой комнатке за заграждением не одна. Напротив окна, где Роуз Уэстон ожидала человека, принесшего известие о казни Фрэнсиса, где Кэтрин Уэстон грезила о своей любви к сэру Джону Роджерсу, где леди Уэстон, сидя со своими служанками, высматривала все ту же Кэтрин, которая должна была вот-вот появиться, напротив того самого окна стояла худощавая фигура, которая, как только Сибелла вошла, повернулась и подняла к лицу худую руку. Ошибки быть не могло — в этой изможденной и прекрасной женщине Сибелла узнала Амелию, свою мать.

Несмотря на то, что Сибелла очень любила ее и сама была причастна к сверхъестественному, она все-таки не могла двинуться с места, понимая, что, должно быть, находится в страшной опасности, если мать сделала такой огромный шаг из темноты небытия и пришла к ней. И все же видение было неясным, словно тающим на фоне витражей, и временами казалось просто игрой света.

Сбросив оцепенение, Сибелла сделала несколько шагов вперед. Но там никого не было. Она протянула руку, дотронулась до оконного стекла и подоконника и вдруг обнаружила, что смотрит на то, что в ясный день назвала бы чудесным видом на лес и парк.

Мимо лица. пронеслась странная дымка. Сибелле почудилось, будто она парит в небе и смотрит на раскинувшееся внизу серое море, из которого к замку Саттон ползет большой красный дракон. Она напрягла зрение и увидела, правда, очень смутно, что к замку направляется кавалькада всадников, почти незаметная в тумане. А красная с позолотой карета могла означать только одно — Джозеф возвращается домой.

Сибелла не помнила, как снова очутилась за перегородкой, ей показалось, что она преодолела огромное пространство — не касаясь земли, пролетела вниз по лестнице, через Большую Залу и отперла дверь Центрального Входа. Появился удивленный хозяин дома, а за ним и Елизавета с Мелиор Мэри, но Сибелла их не заметила.

Дверь была открыта, и она выбежала на улицу, в туман, протянув вперед руки. На мгновение остановившись, она увидела, что, словно возникнув из ниоткуда, перед ней стоит Мэтью Бенистер.

— Сибелла! — настойчиво сказал он. — Поговорите со мной, ради Бога. Я не могу так больше! Я разрываюсь между Мелиор Мэри и вами.

— Гиацинт, та ночь была ошибкой. И нам обоим лучше забыть о ней. — На нее накатила дурнота, его ребенок давал о себе знать, но она устояла на ногах. — Мы должны сделать это. Ради всех нас.

Его лицо придвинулось к ней так близко, что можно было различить малейшие детали — особенности расположения глаз, их цвет, направление волосков на бровях и висках.

— Проклятие, Сибелла, — процедил он сквозь стиснутые зубы. — Вы просто использовали меня! Как же такое можно забыть? Отправляйтесь к своему Джозефу. А обо мне вы ничего больше не услышите.

Голубые глаза сверкали гневом, и Сибелле захотелось прижать Мэтью к груди, где и было его место по праву, и держать в своих объятьях до тех пор, пока их жизни не отправятся в царство вечного покоя. Но из тумана послышался шум едущих карет, затем по мостовой застучали колеса, щелкнула дверца, и дурацкие, но всеми любимые немыслимо высокие каблуки зацокали по булыжнику.

— Джозеф! — позвала она.