мобилизация всех сил! Она неутомима – прекрасное качество для исполнительницы главной роли… Так вот, потом была эта ночь. Мы все были крайне возбуждены, смертельно, до самых кончиков волос. Каждый из нас принял по две таблетки экстази, и еще мы нанюхались кокаина. Словом, возбуждены донельзя. Я велел им обеим отправляться в душ. Отправиться в душ означало, что игра уже началась. В этих апартаментах было две ванных комнаты, обе девушки направились каждая в свою, прихватив полотенца разного цвета. Пока они принимали душ, я размышлял, как бы мне взять в оборот обеих сразу. Должно было выйти нечто ужасное. На конце у меня уже выступили капли спермы. К тому времени я превратился в законченного садиста, да, законченного и непревзойденного. Люди часто заблуждаются насчет садизма. Речь здесь вовсе не о том, чтобы почувствовать себя орлом, издеваясь над женщиной. Нет, это постепенное разоблачение, когда снимаешь, одно за другим, все, что на тебе надето, это значит помочь женщине преодолеть собственное целомудрие, стыд, подбодрить ее до такой степени, до той точки, когда она оставит свой стыд, когда она будет изнемогать от желания, истекать соком, это значит похитить ее личность. Это и есть высшая точка, абсолютное блаженство. Итак, я как раз размышлял над тем, что должен обращаться одинаково с ними обеими, когда вдруг понял, что все мои планы тщетны. Это было невыполнимо. Последний танец – это всего один танец, рождественская ночь длится всего одну ночь, а у меня был всего один член. Я был в полной растерянности, потому что не знал, что мне делать. Тут-то они обе и появились. Танцуя! Обе в соблазнительных откровенных кружевах! Я видел немало разных безумных штучек, и не только из разряда платных услуг, но такое было впервые, чтобы две женщины, столь откровенные, сгорающие от желания, танцевали для меня. Думаю, больше мне такой сцены не увидеть. Они танцевали что-то вроде фламенко. На Рейко было черное боди в сеточку, через которое откровенно проступал весь треугольник. На Кейко – гарнитур от Жан-Поля Готье, чем-то напоминающий белье, надеваемое под кимоно… как же это называется?.. Ах да, нечто вроде длинного неглиже. Обе они были настолько напряжены, что протанцевали не больше минуты. Кейко уронила на ковер красную розу, которую держала в зубах… «Ах! Я больше не могу», – воскликнула она, упав на руки Рейко, и они рассмеялись. «Вы просто красавицы», – зааплодировал я. А потом… все. Занавес. THE END. Ничего не произошло. Никто даже и не подумал ласкать себя или целоваться. Я даже не взял их за руку. Желание знойно плавилось в воздухе. Мы могли бы дойти до чего угодно. Я готов был жрать их дерьмо, и они тоже, я в этом уверен. Я любил их обеих. Я мог бы сосать у них бесконечно. Мне следовало взять инициативу на себя, но я и пальцем не пошевелил, потому что понял, что слишком их уважаю. Обеих. Если бы я был мазохистом, я бы повалился к ним в ноги, и больше бы об этом никто не вспомнил. Но я не мазохист. «Почему ты ничего с нами не делаешь?» – читалось у них на лицах. Я поставил какой-то диск. Кубинская мелодия, отрывок которой я так и крутил без конца, в течение всех этих часов, не прикасаясь ни к одной из них. Наконец забрезжило утро. «Я иду домой», – сказала Кейко и ушла. «Я тоже», – сказала Рейко и тоже ушла. А я просидел еще часа три совершенно неподвижно, просто слушая этого гениального Бенни Море. Я слушал, как поет Бенни Море. «Варадеро». Да, Варадеро, курорт в двух часах езды от Гаваны, самый восхитительный пляж в мире. Он воспевал этот город. Бенни Море. У этого парня голос был в тысячу раз сексуальнее, чем у Хосе Карераса, он был в тысячу раз одареннее, чем Ноут Кинг Кэл! Я познал счастье с «Варадеро». Ты, конечно, знаешь эту песню. То была именно эта песня! Я ничего не смог поделать. Мы все трое ничего не могли. И каждый из нас, вероятно, думал об одном и том же: втроем у нас ничего не получится. Именно тогда и началась игра. Хотя никто и не предлагал. И ты тоже теперь участвуешь. Понял?
– Ну, это совершенно неважно, – ответил я. – Игра так игра. Неважно, кто там на все готов ради того, чтобы удовлетворить такую женщину, как Кейко Катаока. Я лишь пообещал ей, что встречусь с вами и расспрошу.
– Да-да, конечно. Но сегодня я устал. Когда я слишком много говорю, то начинаю себя ненавидеть. Так ты нашел ответ на вопрос о Ван Гоге? Если ты мне ответишь, я согласен встретиться с тобой еще раз.
– Да, у меня есть ответ.
– Прекрасно. Скажи мне, и сегодня мы на этом расстанемся.
Только раздвинув пошире ноздрю, я сообразил, что опять нюхаю кокаин из коробочки, которую дал мне Он. Я тянул кокаин уже не задумываясь: по спине у меня прошелся неприятный холодок. По мере того как вещество проникало в кровь и распространялось по всем клеточкам, я чувствовал, как тело мое тупеет, и если даже на какое-то мгновение меня охватывал страх, я тут же забывал про него. Дневной свет, проникавший в помещение, со всей откровенностью освещал асимметричное лицо официантки. Она, склонившись над столом, собирала стаканы. Мне захотелось обнять ее ноги, затянутые в черные чулки, кое-где давшие стрелку. Я вдруг представил себе, как сосу пальцы ее ног, пальцы этой девицы, ноги которой были разной формы и величины. Я не вникал в то, что она мне говорила, но когда понял, что она может отдаться мне, я почувствовал, как что-то влажное проступило на конце моего пениса. Что это было – сперма? Моча? Я не мог сказать. Одно было ясно: я трясся от нетерпения, как собака, кот или свинья перед своей миской.
Губы мои отказывались произносить то, что я хотел сказать по поводу Ван Гога. Он ждал.
– Что с тобой? Слушай, я как раз хотел сказать тебе одну вещь: подумай о блондинке, о такой блондинке, каких ты еще не видел, которая вцепится тебе в яйца! Если ты под кайфом, весь интерес пропадает!
Он рассмеялся. Каким-то странным смехом. Но смех, который, казалось, издевается
