Польские народные легенды и сказки - сказки Народные

Долго боролся Харлак с надоедливым голодом, наконец не вытерпел.

«Живой же я человек», — подумал он и пошел к узелку.

Развязал его, смотрит, а от хлеба даже крошек не осталось.

— Вот тебе и раз, — сказал бедняк. — Вроде как здесь никого и не было, а хлеб пропал. Здорово же, видно, был он голоден, если умудрился краюху украсть. Ну, ничего, пусть будет ему на здоровье, а я как-нибудь с голоду не помру.

Перекрестился хлоп, помолился, до вечера поработал и за плугом домой пошел.

— Нехорошо получилось, — пробурчал нечистый себе под нос и заскрежетал зубами. — Я у него последний кусок хлеба забрал, а он, вместо того чтобы ругаться и проклятиями свою душу губить, здоровья мне пожелал.

Шмыгнул тут черт под землю в пекло, предстал перед Люцифером и рассказал ему всю правду.

— Плохо ты сделал. За бесчинства будем когда-нибудь и мы расплачиваться, придет час и на нас. Творить людям зло — наша обязанность, да только и у чертей совесть должна быть. Если сделаешь зло плохому человеку — так ему и надо, он заслужил. А у бедного Харлака и без нас горя хватает; знать надо, кому чинить зло. А так чертей разжалобить недолго. И еще говоришь ты, что съел как лакомство кусок хлеба насущного. Ты что, забыл: ведь хлеб — дар божий, есть его слуге дьявола не пристало. А посему приговариваю тебя на семь лет к покаянию. Поспеши к бедному крестьянину и за зло, которое ему причинил, отслужи у него все семь лет в работниках.

Услышав такой приговор от самого хозяина пекла, скорчился черт, стал похож на мокрую курицу, да только ничего не поделаешь. Принял он человеческий образ и отправился к Харлаку.

Пришел к бедняку, просит взять его в работники.

Говорит ему крестьянин:

— Ох, мне ли работника держать, когда я сам чуть с голоду не помираю?

А черт опять за свое:

— Ты беден, да и я не богат, вот и будем вместе горе мыкать; смотри, у двоих работа спорее пойдет. Жены у меня нет, детей нет, кожух и сермяга на мне еще почти новые, лапти сам себе из липового лыка сплету, по ярмаркам шататься не буду. Платы мне от тебя никакой не надо, грош — круглый, карманы у меня дырявые, я его все равно потеряю, делился бы ты только со мною куском хлеба.

Так и остался черт жить у Харлака, по хозяйству помогает да так работает, что все только диву даются.

Стоит у крестьянина в хлеву одна-единственная коровенка, а работник все поле навозом удобрил; в один день поле вспахал и засеял. Лето настало — пшеница у Харлака как лес густой. Осень пришла — собрал крестьянин урожай неслыханный. Дивятся люди — бедняк, а хлеба полные закрома. Жена Харлака не ругает, дети не пищат. Озимыми поле засеяли, часть зерна продали, а больше продавать некому; сидят, горюют: что с оставшимся зерном делать?

Тут работник и говорит:

— А давай сделаем так: болото перепашем и засеем, лето, кажется, сухое будет, — вдруг да уродит?

Начал черт пахать, земля следом за плугом сохнет, как в печи, забороновал, засеял.

Увидели соседи, что он в грязь зерно бросает, начали смеяться. А как собрал Харлак осенью щедрый урожай, присмирели соседи, решили сами его примеру последовать.

Разбогател крестьянин, работнику плату назначил, живет себе и в ус не дует.

На следующее лето бросились люди трясины пахать да засевать, а в хозяйстве у Харлака все наоборот.

Говорит работник хозяину:

— Знаешь что, хозяин: кажется, лето дождливое будет, засеем-ка мы пригорки песчаные, а соседи пускай себе в грязи копаются.

Пошел черт пригорки да пески пахать, на которых никогда и ничего не росло. Вспахал, засеял, а тут как раз так задождило, что в низинах весь хлеб вымок, на равнине — и то урожай неважный, а на пригорках подымаются колосья чуть ли не до самого неба. Не знает опять бедняк, что ему с зерном делать.

Думает услужливый черт: «Кажется, за кусок хлеба, который я когда-то украл, я уже рассчитался, с лихвой Харлака наградил, пора бы его оставить, да не попробовать ли его искусить».

Говорит он хозяину:

— Ну как, хозяин, зерна у нас с избытком, что теперь с ним делать станем?

— А что делать? Будем есть на здоровье, нищим раздадим, на больницу пожертвуем, в долг, у кого не уродило, дадим, а остальное пусть себе лежит про черный день, придет еще и неурожайный год.

Не понравились черту такие слова, говорит лукавый:

— Зерно в закромах долго лежать не может, хлопот с ним не оберешься: то его суши, то следи, чтобы мыши не перепортили. Есть у меня одна думка, если удастся — принесет нам это дело немалую прибыль, а в придачу — честь и славу.

— Какое ж это дело?

— Все очень просто! Из ячменя люди варят пиво, а мы давай рожь варить да переваривать, авось что-нибудь хорошее да и получится.

Отвечает Харлак работнику:

— Делай сам, что хочешь, моего ума на такое дело не хватит.

Принялся черт за работу, сделал котлы и кадки, начал тереть, мешать, варить да переваривать, хмелю прибавить не позабыл, сварил напиток чистый да прозрачный, горький да крепкий, во рту от него как огонь горит, — так жжет. Зарычал черт от радости и назвал напиток горилкой. Разлил ее по квартам, в рюмки налил, на столе поставил и хозяина пригласил.

Потянул Харлак из рюмки, скривился, поперхнулся, слова вымолвить не может.

— Ну и горько, а жжет, будто сам черт варил!..

Усмехнулся лукавый:

— Ничего, чем крепче будет, тем охотнее будут ее люди лакать. Попробуй-ка выпить еще рюмочку, не бойся — ведь это же хлеб, только сваренный.

Выпил Харлак, показалась ему вторая рюмка не такой уж горькой.

— Горькая-то она горькая, да только во всем теле от нее приятное тепло.

Налил черт третью рюмку:

— Тогда давай выпьем еще по одной.

Чокнулись хозяин с работником и одним духом напиток бесовский выпили.

— Ей же богу, не горькая, — закричал крестьянин, — совсем не горькая!

— Отлично, махнем-ка по четвертой, — проскрипел соблазнитель.

А Харлак уж сам рюмку подставил.

— Ваше здоровье! — заорал крестьянин, выпивая и эту рюмку до дна. — Кажется мне, будто помолодел я на десять лет, кровь, как у молодого, играет… Не узнает теперь меня моя баба, ой, не узнает! И ноги на месте стоять не хотят, танцевать рвутся.

— Ну, тогда давай нальем и по пятой, будет еще веселее, еще радостнее, — прибавил черт.

— Оно бы и по шестой не мешало.

— Виват, горилка! — заорал уже хорошо подвыпивший нечистый и пустился в пляс.

— Подожди меня, подожди! Я тоже танцевать хочу! Э-э, да только кажется мне, что хата на месте не стоит и потолок на голову валится.

Уронил крестьянин кварту на пол, стал с чертом обниматься да целоваться.

А черт целуется да приговаривает:

— Мне же чудится, что сижу я уже в родном пекле я душу твою в руках держу, а ясновельможный Люцифер, хозяин пекла, за миллионы людских душ, которые даст ему придуманная мною горилка, награждает меня званием сановника подземного царства.

Услышала жена Харлака, как упала на пол кварта, прибежала она, а дети — за нею, увидели они, как пьяный отец танцует с работником, стали смеяться. Так впервые стал Харлак посмешищем для своих детей. А жена бедная смотрела на мужа и диву давалась. Упали беснующиеся пьянчуги на пол, потекла у черта изо рта черная смола. Побежала несчастная женщина за цирюльником.

А пьяницы тем временем перепачкались, руки, ноги, лицо в грязи вымазали и заснули: один под лавкою, а другой — в свином корыте.

Проспались они, встали, головы не поднять, точно каменная.

— Ничего, — говорит черт, — клип клином вышибают. Выпьем-ка по рюмочке! — И налил водки из жбана.

— Ой, нет, я не буду, — простонал Харлак.

— А ты одним духом, и я с тобою за компанию.

Послушался нечистого крестьянин, выпил.

— Пожалуй, ты, брат, прав, стало мне лучше да и веселее, — не выпить ли нам еще по единой? Выпьем, соседей позовем, пусть пьют-гуляют, меня Харлаком больше не называют.

Черт и сам уж над этим подумывал.

— Ладно, — говорит он. — А что дома не выпьем, в корчме продадим.