Женщины - Чарльз Буковски

Спасенья нет. Я рвал и ревел, лупил ее по лицу и почти разорвал надвое.

Меня удивило, что она еще смогла встать с улыбкой и дойти до ванной. Выглядела она чуть ли не счастливой. Туфельки слетели и остались лежать у кровати. Хуй у меня был по-прежнему тверд. Я подобрал одну туфлю и потер его ею. Клевое ощущение. Затем положил туфлю обратно на пол. Когда Айрис вышла из ванной, всё так же улыбаясь, мой член опал.

96

Весь остаток ее визита происходило немногое. Мы пили, мы ели, мы еблись. Ссор не было. Мы подолгу ездили вдоль побережья, питались дарами моря в кафешках. Я не переживал насчет писания. Бывают времена, когда лучше всего убраться подальше от машинки. Хороший писатель всегда знает, когда не писать. Печатать может любой. Не то, чтобы я хорошая машинистка; к тому же, делаю ошибки в словах и не знаю грамматики. Но я знаю, когда не писать. Это как ебаться. Божеству иногда надо дать отдохнуть. У меня был один старый друг, время от времени писавший мне письма, Джимми Шэннон. Он кропал по 6 романов в год – и все об инцесте. Немудрено, что он голодал. У меня же проблема в том, что я не могу дать отдыха божеству своего хуя так же, как божеству своей машинки. Это потому, что женщины идут к тебе только косяками, поэтому надо заполучить их как можно больше, пока не подскочило божество кого-нибудь другого. Думаю, то, что я бросал писать на десять лет, – самое удачное, что со мною вообще случалось. (Некоторые критики выразились бы, наверное, что это – самое удачное, что случалось и с читателем тоже.) Десятилетний отдых для обеих сторон. Что произошло бы, если бы я бросил пить на десять лет?

Пришло время сажать Айрис Дуарте снова на самолет. Труднее всего это было от того, что она улетала утренним рейсом. Я привык подниматься в полдень: и прекрасное средство от похмелья, и прибавит мне 5 лет жизни. Я не испытывал грусти, везя ее в Лос-Анжелес-Международный. Секс был прекрасен; смех у нас тоже был. Я едва ли мог вспомнить более цивилизованное времяпрепровождение, никто из нас ничего не требовал, однако теплота присутствовала, всё происходило не без чувства, одно дохлое мясо совокуплялось с другим. Я питал отвращение к такому роду оттяга – лос-анжелесско-голливудско-бель-эровско-малибушно-лагуно-бичевский вид секса. Чужие при встрече, чужие при расставании – спортзал, полный тел, безымянно раздрачивающих друг друга. Люди без морали часто почитают себя более свободными, но им, главным образом, недостает способности чувствовать или любить. Поэтому они становятся оттяжниками. Покойники ебут покойников. В их игре нет ни азарта, ни юмора – просто труп впиздячивает трупу. Мораль сдерживает, но она действительно основана на человеческом опыте, растущем сквозь века. Одна мораль скорее держала людей в рабстве на фабриках, в церквях и в верности Государству. В другой просто был смысл. Как сад, полный ядовитых плодов и хороших. Нужно знать, что выбрать и съесть, а что – оставить в покое.

Мой опыт с Айрис был восхитителен и исчерпывающ, однако ни я не был влюблен в нее, ни она в меня. Легко заботиться и трудно – не заботиться. Я заботился. Мы сидели в «фольксвагене» на верхней рампе стоянки. Время у нас еще оставалось. Я включил радио. Брамс.

– Я увижу тебя еще? – спросил я.

– Не думаю.

– Хочешь выпить в баре?

– Ты меня сделал алкоголичкой, Хэнк. Я так ослабла, что едва хожу.

– Дело только в кире?

– Нет.

– Тогда пошли выпьем.

– Пить, пить, пить! И это всё, о чем ты можешь думать?

– Нет, но это хороший способ проходить через такие пространства, как вот это.

– Ты что, лицом к лицу с ними не можешь?

– Могу, но зачем?

– Это эскапизм.

– Всё – эскапизм: играть в гольф, спать, есть, гулять, спорить, бегать трусцой, дышать, ебаться…

– Ебаться?

– Послушай, мы как школьники разговариваем. Давай лучше посадим тебя в самолет.

Нехорошо вс получалось. Мне хотелось ее поцеловать, но я чувствовал ее сдержанность. Стенку. Айрис неважно, я полагаю, да и мне самому фигово.

– Ладно, – сказала она, – пройдем регистрацию и сходим выпьем. А потом я улечу навсегда: очень гладко, очень легко, совсем не больно.

– Отлично! – сказал я.

Именно так оно и вышло.

На обратном пути: Сенчури-Бульваром на восток, вниз до Креншоу, вверх по 8-й Авеню, потом с Арлингтона на Уилтон. Я решил забрать белье из стирки и свернул направо по Беверли-Бульвару, заехал на стоянку за прачечной «Силверетт» и припарковался. Пока я все это делал, мимо прошла черная девчонка в красном платье. Жопа у нее покачивалась великолепно – изумительнейшая кривая. Потом какое-то здание перекрыло мне обзор. Ну и движения у нее: будто бы жизнь одарила гибкой грацией всего нескольких баб, а остальных кинула. Вот у нее как раз и была эта неописуемая грация.

Я вышел на тротуар и стал наблюдать за ней сзади. Я видел, как она оглянулась. Затем остановилась и уставилась на меня через плечо. Я вошел в прачечную. Когда я выходил со шмутками, она уже стояла возле моего «фолька». Я сложил вещи внутрь с пассажирской стороны. Потом перешел на водительскую. Она стояла прямо передо мной. Лет 27, очень круглое лицо, бесстрастное. Мы стояли очень близко друг к другу.

– Я видела, как вы на меня смотрели. Зачем вы на меня смотрели?

– Я извиняюсь. Я не хотел вас обидеть.

– Я хочу знать, почему вы на меня смотрели. Вы на меня просто лыбились.

– Послушайте, вы – красивая женщина. У вас прекрасная фигура. Я увидел, как вы проходите мимо и решил посмотреть. Я ничего не мог с собой поделать.

– Хотите встретиться сегодня вечером?

– Ну, это было бы здорово. Но я уже иду на свидание. У меня кое-что уже есть.

Я обошел ее вокруг, направляясь к своему месту. Открыл дверцу и сел. Она отошла. При этом я слышал, как она шепчет:

– Остолоп беломазый.

Я достал почту – ничего. Надо перегруппироваться. Не хватает чего-то нужного. Я заглянул в холодильник. Пусто. Я вышел наружу, забрался в «фольксваген» и поехал в винную лавку «Синий Слон». Купил квинту «Смирнова» и немного «7-АПа». Возвращаясь к себе, уже по дороге, я понял, что забыл купить сигарет.

Я направился на юг, вниз по Западной Авеню, свернул влево на Бульвар Голливуд, затем вправо по Серрано. Я пытался выехать к какому-нибудь шланбою – купить покурить. На самом углу Серрано и Сансета стояла еще одна черная девчонка в интенсивно желтом, на черных шпильках и в мини-юбке. Она стояла в этой своей юбчонке, а я мог разглядеть легкий мазок голубых трусиков.

Она пошла по тротуару, и я поехал рядом. Она делала вид, что не замечает меня.

– Эй, бэби!

Та остановилась. Я подтянулся к обочине. Она подошла к машине.

– Как поживаешь? – спросил ее я.

– Нормально.

– Ты что, приманка? – спросил я.

– Это в каком смысле?

– Это в том смысле, – пояснил я, – что откуда я знаю, что ты не из ментовки?

– А я откуда знаю, что ты не из ментовки?

– Посмотри на мою рожу. Я разве похож на легавого?

– Ладно, – сказала она, – заезжай за угол и стой. За углом я к тебе сяду.

Я завернул за угол и встал перед «Мистером Знаменитым Бутербродом Из Нью-Джерси». Она распахнула дверцу и села.

– Чего тебе надо? – Ей было за тридцать, и в центре ее улыбки торчал один сплошной золотой зуб. Она никогда не обанкротится.

– Отсосать, – ответил я.

– Двадцать долларов.

– Ладно, поехали.

– Поезжай по Западной до Франклина, сверни влево, перейди на Гарвард и еще раз вправо.

Когда мы добрались до Гарварда, машину ставить было уже некуда.

Наконец, я парканулся в красной зоне, и мы вышли.

– Иди за мной, – велела она.

Это была полуразвалившаяся многоэтажка. Не доходя до вестибюля, она свернула вправо, и я пошел за нею вверх по цементной лестнице, поглядывая на ее жопу. Странно, но жопа есть у всех. Почти грустно как-то. Однако жопы ее мне не хотелось. Я прошел за ней по коридору и вверх еще по каким-то ступенькам. Мы пользовались чем-то вроде пожарной лестницы вместо лифта. Зачем она так делала, я понятия не имел. Но мне нужна разминка – если я собираюсь писать большие толстые романы в таком же преклонном возрасте, как и Кнут Гамсун.

Наконец, мы добрались до ее квартиры, и она вытащила ключ. Я схватил ее за руку.

– Секундочку, – сказал я.

– Что такое?

– У тебя там внутри – парочка здоровых черных ублюдков, которые мне гунды дадут и выставят в придачу?

– Нет, там никого нет. Я живу с подругой, а ее нет дома. Она работает в Бродвейском Универмаге.

– Дай-ка мне ключ.

Я открыл дверь – сначала медленно, а потом пинком распахнул.

Заглянул внутрь. Пика у меня с собой, но я не полез. Она закрыла за нами дверь.

– Проходи в спальню, – пригласила она.

– Минуточку…

Я рывком распахнул дверь чулана и прощупал всю одежду.

Ничего.

– Ты на каком говне сидишь, чувак?