Захватывающий XVIII век. Революционеры, авантюристы, развратники и пуритане. Эпоха, навсегда изменившая мир - Фрэнсис Вейнс

оказание услуг и международная торговля. Торговая экономика пополняла казну и обеспечивала продвижение торговцев вверх по социальной лестнице, но при этом означала обнищание дворянства: удорожание стоимости жизни при низком уровне ренты привело к тому, что дворянам с трудом удавалось сохранять свое положение. Разумеется, были и исключения – например, маркиз де Ла Файет, которому в возрасте 12 лет досталось после смерти отца огромное состояние и чья земельная рента составляла 100 тысяч ливров – что было примерно равно годовому доходу ста ремесленников. Но в XVIII веке во французской глубинке было полным-полно менее процветающих семейств, вынужденных влачить жалкое существование в своих полуразрушенных поместьях. По всей Европе дворяне были плательщиками «налога на кровь», то есть в случае войны были обязаны обеспечивать короля людьми и лошадьми, но почти или совсем не платили налогов в королевскую казну. Британский историк Эдуард Гиббон, человек достаточно состоятельный и получивший мировую известность в 1776 году благодаря своему труду «История упадка и разрушения Римской империи» (The History of the Decline and Fall of the Roman Empire), утверждал, что дворяне не должны платить налоги, поскольку их стремление к потреблению «обеспечивает полезный труд для простолюдинов», и они, таким образом, «добровольно платят налог, отчего выгоду имеют лишь бедные». Возможно, Гиббон взял за основу «Басню о пчелах» (Fable of the Bees) нидерландского философа Бернарда де Мандевиля, опубликованную в 1714 году, в которой алчность изображена как общественное благо: «Необузданная роскошь немногих заставляла трудиться миллион бедняков».

До середины XVIII века недовольство верхушки среднего класса было направлено в основном против духовенства. Но постепенно оно распространилось и на второе сословие – дворянство. В 1778 году писатель Пьер Бомарше опубликовал комедию «Свадьба Фигаро», которая через несколько лет стала причиной серьезных волнений в Версале, поскольку автор открыто высмеивал дворянство. За это Бомарше был приговорен к тюремному заключению, весьма, впрочем, непродолжительному. Сцена, о которой идет речь, затрагивает больной вопрос: «А много ли вы приложили усилий для того, чтобы достигнуть подобного благополучия? Вы дали себе труд родиться, только и всего. Вообще же говоря, вы человек довольно-таки заурядный»[214]. До Бомарше дворянство порицал лишь автор «Несносной Марго» Фужере де Монброн: «Великие становятся великими лишь благодаря нашей ничтожности, и то благодаря слепому и покорному уважению, которое возвышает их в наших глазах над нами. Найдите в себе смелость посмотреть им в глаза, найдите в себе смелость увидеть то, что находится за ложным величием, окружающим их, и блеск сразу померкнет. Вы сразу поймете их истинную ценность и увидите, что человек, которого вы так долго считали великим и достойным, на самом деле всего лишь горд и глуп». За это писатель был заключен в тюрьму Фор-л’Эвек.

Победители и побежденные

Тем временем дворянство делало все, чтобы отстоять свои привилегии и подчеркнуть отличия от третьего сословия. Как удачно подметила философ Элизабет Бадинтер, оно возвышало себя как элиту над низшими слоями общества и считало себя вправе не соблюдать правила, общие для простого народа. Дворянство придерживалось собственной системы идентификации, что производило впечатление практически полной однородности этого сословия, хотя на деле все обстояло совершенно не так.

Например, согласно неписаному правилу, дворянин никогда не должен был признаваться в том, что испытывает острую нужду в деньгах. Маркиз д’Аржансон как-то записал в своем дневнике, что у него осталось «долгов всего 200 тысяч франков», что было феноменально большой суммой для того времени, после чего небрежно добавил, что он не один из тех, кто «любит деньги и печется о них». Богатый и эксцентричный граф де Лораге, который, по его собственным словам, удовлетворял свое научное любопытство, препарируя труп умершего кучера, был заядлым игроком. В 1766 году граф ввел во Франции скачки, однако со временем настолько погряз в долгах, что был вынужден продать свое поместье, включая огромную библиотеку, за астрономическую сумму 800 тысяч ливров. Этого оказалось недостаточно, чтобы рассчитаться со всеми кредиторами, но граф де Лораге не обеспокоился. После lettre cachet[215] за критику короля граф иронично заметил, что у него имеется «личная переписка с Его Величеством».

Герцог де Шуазель тоже блестяще притворялся беззаботным дворянином, после того как погряз в долгах по уши в 1772 году.

«Он принял решение расплатиться по долгам, но не перед женой, а перед другими кредиторами: они продают свои картины, бриллианты, большую часть столового сервиза; ходят даже слухи, что они продают свою резиденцию и еще два дома; за все это можно выручить 16 или 17 тысяч франков. Но если вы полагаете, что это испортит настроение месье де Шуазелю, то вы заблуждаетесь: он ничуть не пал духом», – так писала маркиза Дюдеффан своему английскому приятелю Горацию Уолполу в 1772 году. Когда долги фаворита Марии-Антуанетты герцога де Лозёна достигли двух миллионов франков, кредиторы продолжали верить ему на слово. Сам де Лозён говорил об этом весьма беспечно: «У меня были значительные долги, но, что бы ни говорили, [для меня] эта сумма была не чрезмерной».

Оказавшиеся в наиболее плачевном положении могли обратиться за помощью к королю, но такой монарх, как Людовик XVI, вскоре устал спасать дворянство от непомерных расходов. В результате поставщики, которые обслуживали исключительно дворян, нередко становились банкротами вместе со своими клиентами. Так произошло, например, с Жан-Луи Фаржоном, королевским парфюмером Марии-Антуанетты, который отчаялся ждать денег от знатной клиентуры. В январе 1779 года он обанкротился с долгом в размере 340 тысяч ливров. Такая же судьба постигла и королевскую couturière[216] Марии-Антуанетты мадемуазель Розе Бертен, которой пришлось навсегда закрыть двери своего модного магазина Le Grand Mogol[217] в 1787 году с долгами в размере двух миллионов ливров.

В XVIII веке среди французской знати было модно «иметь скучающий вид». Уже упомянутая маркиза Дюдеффан, владелица одного из парижских литературных салонов, признавалась, что «ненавидит жизнь» и умирает от скуки, но в то же самое время она утверждала, что «тот, у кого есть время скучать, не бывает несчастлив». Дворяне воспринимали жизнь как медленно текущую реку и играли в карты и иные азартные игры, чтобы развеять скуку. Если верить барону фон Пёльницу, «дамы называли мужчин, не играющих в азартные игры, никчемными предметами мебели». Роскошная куртизанка Марго, героиня романа Фужере де Монброна, утверждала, что «для актрисы нет ничего более почетного, чем разорить несколько человек [из своих клиентов] и отправить своих поклонников в лечебницу. Падение моего покровителя принесло мне огромную славу и обеспечило целую вереницу новых поклонников». Философ Монтескье считал, что «пристрастием к азартным играм страдают в основном женщины. В молодые годы