Сочинения — Том II - Евгений Тарле

Нечего и говорить, что и тени какой бы то ни было принципиальной вражды к идее частной собственности мы в эти годы среди рабочих констатировать не можем. То, что было уже нами сказано в книге «Рабочие национальных мануфактур», можно повторить и здесь; рабочий начального периода революции стремится как к идеалу, к тому, чтобы стать самому хозяином мастерской, а пока, если обстоятельства позволяют, борется за увеличение заработной платы и уменьшение рабочего дня с нынешним своим хозяином. Вот основные черты его психологии. В следующих частях этой работы, где будет анализировано состояние промышленности в других индустриальных центрах Франции в 1789–1799 гг., мы увидим, что уже имевшиеся крупные мануфактуры, уже начавшее понемногу проникать в страну машинное производство еще не успели до самого конца этого периода сколько-нибудь существенно изменить в этом отношении психологию рабочего класса в целом.

Но среди образованного класса, среди литераторов и журналистов уже высказывались в 1789–1791 гг. некоторые взгляды, затрагивавшие принцип частной собственности. Лихтанберже в своей книге «Социализм при французской революции» посвятил несколько страниц некоторым из этих взглядов (особенно Фоше, Прюдома и др.); но ни Фоше, ни другие, упоминаемые Лихтанберже, авторы этой категории о рабочих не говорят, а имеют в виду (всюду, где от общих рассуждений о собственности переходят к конкретным) именно земельную собственность, «аграрный закон», как тогда говорили. Впрочем, и сами по себе подобные взгляды, особенно до 1792 г., являлись одинокими, эфемерными и довольно неопределенными изъявлениями больше филантропического, нежели социально-реформаторского характера.

Эти взгляды к нашей теме, особенно в хронологических рамках публикуемой пока части работы, ни малейшего отношения не имеют. Но мы, конечно, остановимся на взглядах, впоследствии высказывавшихся, враждебных частной собственности, когда будем говорить об эпохе Конвента, ибо тогда разногласия и споры об этом предмете перестали носить характер только литературных курьезов и, в частности, вопрос о пределах власти государства над частной собственностью живо и непосредственно соприкасался с некоторыми требованиями неимущей городской массы (вроде, например, требования об установлении цен на хлеб и т. п.). Обо всем этом подробная речь будет еще впереди, в следующих частях работы.

6

Мы подошли к концу Учредительного собрания. За полтора месяца до того, как Собрание разошлось, случилось то кровавое событие, которое получило название «манифестации 17 июля», и на нем совершенно необходимо остановиться, ибо оно и к нашей теме имеет прямое касательство. И тут мы обратим внимание читателя на некоторые новые черты, о которых говорят нам рукописи, касающиеся именно рабочих.

20 июня 1791 г., как известно, король бежал с семьей из Тюльери. Это событие как громом поразило и Национальное собрание, и муниципалитет, и все население столицы, — буржуазию еще больше, чем неимущий класс. Двор сразу раскрывал карты, и в первый момент казалось, что всякие мечты о наступлении мирного существования конституционной монархии должны разлететься прахом. С отличавшими ее сознательностью и решительностью буржуазия моментально приняла вызов. Сейчас же само собой установилось как бы полное слияние обоих течений в Национальном собрании, и яркий представитель охранительной тенденции Ле Шапелье 21 июня пошел в якобинский клуб, как бы желая подчеркнуть на этот раз свою солидарность с далекими и враждебными ему якобинцами. Воссоединение всех врагов старого режима с целью дать сплоченный отпор замыслам двора стало на очереди дня. Рабочим начали раздавать оружие по секциям и зачислять их в национальную гвардию [59].

Но и сами рабочие бросились доставать оружие, и таким же способом, как перед взятием Бастилии ровно за 2 года до того — открытой силой, и именно в зданиях, принадлежащих духовенству [60], которое всегда подозревалось в сочувствии старому порядку. Сразу воскресло настроение конца июня и начала июля 1789 г.

И подобно тому, как тогда, в конце июня и начало июля 1789 г., раздражение и отчаяние рабочего люда от голода и безработицы нашли себе исход в той решительной борьбе, которая завязалась между буржуазией и старым режимом, причем старый режим открыл атаку (сначала угрозами, сосредоточением войск, наконец отставкой Неккера), а буржуазия, не колеблясь, подняла брошенную перчатку, так и теперь, ровно через 2 года, в конце июня и начале июля 1791 г., горькое чувство, которое мы заметили в петициях стачечников в апреле, мае и июне этого года, напряжение и раздражение после двухмесячной упорной и неуспешной борьбы с хозяевами, в частности, еще тревога за свой завтрашний день у десятков тысяч рабочих благотворительных мастерских, внезапно закрытых, как мы знаем, после доклада Ларошфуко-Лианкура 16 июня, — все, что вдруг нашло себе исход в той борьбе, которая, опять-таки по вызову со стороны двора, должна была завязаться между буржуазией и представителями старого режима, ибо бегство короля являлось как бы прологом к иностранному нашествию.

Но на этот раз события пошли совсем иначе. Вечером 22 июня Париж и Национальное собрание узнали, что король арестован в Варенне. С этого момента начинается обратное течение в правящей буржуазии. Первая опасность миновала, двор надолго обезврежен, король всецело в руках Собрания, никакой борьбы с контрреволюционерами в ближайшем будущем не предвидится.

Еще некоторые, далеко стоявшие от властей, вроде публициста уже цитированных «Les Révolutions de Paris», могли в первых числах июля высказывать неудовольствие, что в такой опасный момент закрытие благотворительных мастерских некстати может раздражить рабочих. Очень скоро выяснилось, что бороться придется не на два фронта — против короля и рабочих, как подразумевал беспокоившийся автор статьи в «Les Révolutions de Paris», a на один фронт, ибо король уже был в плену, а приверженцы его ни в стране, ни за границей не подавали пока признаков жизни. И когда состоялись (см. главу IV) в начале июля сборища недовольных рабочих закрытых благотворительных мастерских, то эти сборища произвели на власти некоторое впечатление, ибо под прямым воздействием их и было решено ассигновать (см. главу IV) 96 тысяч ливров на вспомоществование уволенным рабочим, но на том дело и кончилось [61]. На рабочих известие об аресте короля подействовало не так, как на Собрание. Если в 1789 г. их не сразу и не всех успокоило взятие Бастилии и, как мы видели (в главе III), они продолжали волноваться, то теперь дело подавно не могло окончиться полным их успокоением. По-прежнему долго нараставшее под влиянием разных уже указанных причин раздражение искало выхода. Выход нашелся в антимонархическом движении. Когда большинство Национального собрания твердо решило ликвидировать вареннское дело так, чтобы во всяком случае конституционная монархия продолжала существовать, то демократическое течение стало принимать республиканскую окраску; это была реакция против поспешности большинства Собрания.

Робеспьер, Петион в Собрании, ораторы якобинского и кордельерского клубов вне Собрания стали выразителями продолжавшейся вражды к королю и двору — вражды, может быть, еще обостренной именно явным намерением большинства Собрания совершенно ликвидировать поскорее все это дело. В число наших задач вовсе не входит изображение постепенного нарастания республиканских чувств в это время, много раз бывшее темой историков французской революции. Скажем только, что многотысячные депутации одна за другой приходили к помещениям клубов, выражали свое одобрение ораторам, стоявшим за низложение короля, и свое намерение поддержать это требование. С 1789 г. не было таких шумных и частых сборищ. Иногда современные показания обозначают их словами «le peuple», иногда «les ouvriers» — более определительно.

15 июля, наконец, после долгих прений, Национальное собрание издало декрет, окончательно избавлявший короля от какой бы то ни было ответственности за попытку бегства и прекращавший, таким образом, всякое дальнейшее обсуждение вопроса. Вечером того же дня состоялось новое громадное собрание в клубе якобинцев и собравшаяся толпа предлагала уже на другой день устроить манифестацию — собраться на Марсовом поле и поклясться там не признавать Людовика XVI королем. В конце концов якобинцы на это не пошли, а решили изготовить текст петиции, которую и подать в Национальное собрание, о пересмотре декрета от 15 июля.

Национальное собрание знало, конечно, о происходящем брожении; к нему приходили депутации, и ему уже подавали петиции. Но оно твердо вело определенную линию, — депутации не допускались, петиции не читались, а 16 июля, на другой день после решения дела, Собрание остановилось на мысли принять серьезные меры против происходящего брожения. Сначала депутат Дандре выразил изумление, что, вопреки законам, происходят на улицах сборища, выносятся резолюции, расклеиваются афиши. Решено было призвать муниципалитет и внушить ему необходимость содействовать усердию национальной гвардии (а усердие это было признано «достойным величайших похвал»). О волнениях депутат Эммери говорил, что их возбуждают иностранцы, подкупая на деньги бунтовщиков. Президент парижского департамента дал обещание, что самые скорые меры к охране порядка будут приняты; то же самое сказал и мэр Парижа Бальи. Министру юстиции также было приказано в точности блюсти за своевременным привлечением к суду лиц, виновных в беспорядках. Мэр сейчас же после утреннего заседания созвал муниципалитет и уведомил его о брожении, происходящем в Париже. Решено было издать воззвание (где опять-таки говорилось о подкупленных бунтовщиках, аристократах и т. д.) и, ввиду слухов о чем-то готовящемся на другой день», заседать с 8 часов утра.