Государева охота - Елена Арсеньева

— Что же вы молчите? — Голос Петра стал тонким, злым. — Вы, быть может, все это игрушками считаете, а ведь я не шутя вас... я...

У него перехватило горло.

Даша молчала, пыталась высвободить руку, Петр не отпускал. Не осознавая своей силы, впился пальцами в мягкую кожу, чувствуя сейчас уже не робкую неясность к этой пленительной девушке, а обиду и стремление непременно, любой ценой подчинить ее своей воле. Более всего на свете мальчик-император хотел, чтобы все вокруг него признавали его уже взрослым: ему ничто не претило так, как отношение к нему будто к ребенку. Убеждение, что Даша сторонится его лишь из-за лет, разделяющих их, было невыносимо, как раскаленная игла, вонзившаяся в мозг.

Жажда во что бы то ни стало восторжествовать, над строптивой девушкой, поступить по своей воле, не считаясь более ни с чем (это удивительно роднило Петра с дедом, несмотря на всю ненависть младшего к старшему), лишило его рассудка.

Он метнулся к краю стола, таща за собой Дашу, одним движением левой руки смел посуду, тарелки, салфетки, а потом подхватил девушку за талию и резко швырнул ее на столешницу — так, что она невольно завалилась на спину. Вцепился в пышные бледно-зеленые юбки, задирая их, путаясь в кружеве нижних юбок, комкая сорочку, протискиваясь меж судорожно стиснутых колен.

На грохот и звон в дверь кто-то заглянул, но тут же отпрянул, донельзя ошарашенный увиденным. Сунулись было лакеи — подобрать посуду, однако благоразумно исчезли вновь.

Несколько мгновений ошеломленная Даша только и могла, что сжиматься в комок, но вот на смену страху и изумлению пришла ярость. С неожиданной силой она распрямила поджатые колени и ударила Петра в грудь так, что он отшатнулся — и плюхнулся на пол, не удержавшись на ногах.

Соскочила со стола, обрушив вниз ворох задранных юбок, и принялась с лихорадочной поспешностью одной рукой обметать с них налипшие крошки, а другой поправлять растрепавшуюся прическу. Горничной Екатерины Долгорукой, прислуживавшей теперь обеим девушкам, стоило немалого труда завить и уложить локонами довольно коротко остриженные волосы Даши, да еще вплести в них модное украшение из лент, называемое фонтаж, и теперь Даша торопливо ощупала голову, как будто и в самом деле ее заботила лишь сохранность прически и опрятность платья. На самом деле она не знала, куда себя девать от смущения и злости, готова была убить этого мальчишку, и в то же время плакать хотелось от жалости к нему, такое было растерянное, обиженное, горестное выражение в его глазах, так медленно, неуклюже поднимался он с пола.

— Ради самого Господа Бога, ваше величество, — проговорила она с запинкою, — как можно?!

— Почему нет? — резко спросил император, тоже принимаясь ощупывать свой покосившийся парик и оправлять камзол, лишившийся нескольких пуговиц. — Я тоже ведь не в поле обсевок! Я царь! Понимаете, сударыня? Да любая другая...

— Вот и найдите другую! — вскрикнула Даша почти с отчаянием, оставляя наконец заботу о своем туалете и стискивая на груди руки. — Другую, не связанную...

— Не связанную чем? — насторожился Петр. — Вы что, с другим сговорены?

«Да нет, с чего вы взяли?» — чуть не воскликнула она возмущенно, потому что имела в виду только тайную любовь, привязывавшую ее к Алексу, однако тотчас оценила нечаянную подсказку:

— Да, сговорена! Да, с другим!

— Что, какая-нибудь деревенщина вроде вас же? — не удержался он от ревнивого оскорбления. — Или при дворе женишка присмотрели?

Даша растерянно смотрела на него, пораженная этой внезапно вспыхнувшей злостью, и молчала.

— Что же не отвечаете? — Голос Петра срывался. — Или стыдно признаться? Или... — Он вдруг поперхнулся — и продолжал уже другим голосом, низким, яростным: — А ведь я знаю вашего избранника! Не тот ли испанец, а может, поляк, ну, курьер, попутчик? Не с ним ли вы успели помолвиться? А то и чего доброго... чего доброго...

Он покраснел, меряя ее таким взглядом, что Даша тоже вся залилась краской.

— Ничего меж нами не произошло такого, чего я могла бы стыдиться, однако мы и впрямь дали друг другу слово верности, — сказала она, как могла, твердо, вонзая ногти в ладони, чтобы не трястись, как осиновый лист.

Петр развернулся на каблуках — Даша решила было, что он сейчас убежит из столовой, и втихомолку перевела дух, однако молодой император размеренно, чеканя шаг, дошел до противоположного конца стола и, дернув за край скатерти, обрушил на пол еще десяток кувертов и блюд с недоеденными яствами.

На сей раз дверь даже не шелохнулась.

— Надо полагать, вскоре герцог де Лириа попросит у меня руки моей... — Император запнулся на этом слове, но продолжил сдавленным голосом: — Попросит руки моей придворной дамы для своего нового секретаря?

Даша вскинула на него тревожный взгляд, ожидая продолжения, однако Петр Алексеевич только хмыкнул — и, громко, неуклюже, по-детски топая, выскочил вон, шарахнув изо всех сил дверью.

Тотчас в комнату потянулись заждавшиеся лакеи, начали убирать посуду, которой больше пребывало теперь на полу, чем на столе. Даша то и дело ловила на себе их мгновенные, острые, любопытствующие взгляды, однако все стояла и стояла, безвольно свесив руки и совершенно не зная, что делать теперь, как быть со своей ложью, которая в первое мгновение показалась столь удачной, а теперь... что с ней делать теперь?

Что, если император в запальчивости скажет что-нибудь об этом «сговоре» де Лириа? Что, если он впрямую спросит об этом Алекса? Что, если Алекс ответит, мол, он и думать забыл о своем нечаянном русском спутнике, то есть спутнице, как ее там звали?..

Март 1729 года

Из донесений герцога де Лириа архиепископу Амиде. Конфиденциально:

"Кажется, ваше преосвященство, я не только здесь бесполезен, но даже противно чести нашего короля оставлять меня здесь. Монарха мы не видим никогда, разве только в торжественные дни; во дворце не бываем никогда; и ежели бы нерасположение Остермана, я был бы лишен всяких сведений о происходящем. Положение остальных полномочных иностранных министров сходное же. Тщеславие этих туземцев таково, что они воображают, что мы недостойны равняться с ними. Правда, ко мне еще несколько больше оказывают внимания, чем к другим иностранным министрам, но внимание это ограничивается тем, что они приходят ко мне в дом, когда я приглашаю — не иначе, и еще думают, что они делают мне слишком много чести.

Впрочем, отвлекусь от обид. Чего я не готов претерпеть ради короля нашего государя!

Поведение принцессы Елизаветы с каждым днем становится хуже и хуже: она без стыда делает вещи, которые заставляют краснеть даже наименее скромных.