Наука страсти - Джулиана Грей
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она подошла к чайному столику и позвонила в колокольчик.
Эшленд не мог больше произнести ни слова. Когда вошла горничная, он отвернулся, снова глядя в окно на пустынную улицу и стараясь не вслушиваться в жаркий шепот за спиной. Время приближалось к полудню, но казалось, что наступили сумерки, так темно и мрачно было снаружи. Вязкая грязь липла к подножию уличных фонарей. Грудь пронзила внезапная боль — по чистому воздуху Йоркшира, по его ветрам, по шуткам Фредди, по находчивым ответам Гримсби. По нежному голосу Эмили, читающей ему книгу. По ее быстрой улыбке, по бархатной коже под его губами.
По дому.
Дверь скрипнула.
— Ваша светлость?
Эшленд повернулся. В дверях возникла темноволосая девочка — высокая, почти такого же роста, как Элис, стоявшая за спиной у девочки и напряженно придерживавшая ее за худенькие плечи. Он пытался рассмотреть лицо девочки, но она оказалась в тени, свет лампы до нее не доходил.
— Доброе утро, — произнес Эшленд. — Я — герцог Эшленд. А тебя как зовут?
Она коротко присела в реверансе.
— Меня зовут Мэри Расселл, ваша светлость.
Показалось, что из него вышибли дух. Он с трудом удержался, чтобы не рухнуть на колени.
— Понятно. Сколько тебе лет, Мэри?
— В следующем месяце будет тринадцать, ваша светлость. — Голосок слабоватый, но решительный. Держит лицо перед его чудовищным уродством.
Тринадцать в следующем месяце. Эшленд торопливо делал мысленные подсчеты.
— Войди в комнату, Мэри, и пригласи герцога сесть, — сказала Элис.
Мэри шагнула вперед, аккуратно села на диван и показала рукой на стоящее рядом кресло с подголовником.
— Не желаете присесть, ваша светлость?
Он опустился в кресло. Рядом с лампой возникло лицо Изабель.
Это не его дочь.
Волосы темные, глаза почти черные — точно такого же оттенка и формы, как у графа Сомертона, а уж на него Эшленд насмотрелся на всю оставшуюся жизнь. Значит, вот почему жена бросила его так внезапно. Она забеременела от любовника. Вероятно, думала, что ребенка будет достаточно, чтобы удержать Сомертона.
— Вы прибыли издалека, ваша светлость? — спросила Мэри.
— Да. Я приехал в город вчера, из Йоркшира.
— Я слышала, что в Йоркшире очень уныло.
Эшленд усмехнулся.
— Верно. Но думаю, мне это очень подходит, а вы?
Она склонила голову набок.
— Может быть. Правда, осмелюсь заметить, что подобный климат кого угодно вгонит в уныние, если у человека нет большой компании и множества друзей. У вас там много друзей?
— Полагаю, недостаточно, хотя те, что есть, очень дороги моему сердцу.
Мэри кивнула своей темной головкой.
— Конечно, это очень важно. Вы уже выпили чаю? Кекс сегодня весьма хорош.
Они проговорили с полчаса — о ее уроках и о Йоркшире, о лондонском тумане и ее недавнем визите с гувернанткой в Хэмптон-Корт. Коротко коснулись Генриха Восьмого и всех Анн и Екатерин. Когда сообщили, что подан ленч, Эшленд встал.
— Вы останетесь с нами на ленч, ваша светлость? — спросила Мэри, тоже поднявшись.
— Боюсь, что нет. У меня еще много дел, а пребывание в Лондоне ограничено. На следующей неделе у меня в Йоркшире назначена встреча чрезвычайной важности.
— Понимаю. Было очень приятно познакомиться с вами, сэр. Вы первый герцог в моей жизни. — Мэри протянула ему руку.
Эшленд принял ее левой рукой и серьезно пожал.
— Я высоко ценю честь знакомства с вами, мисс Расселл.
Когда она вышла, он повернулся к Элис:
— Деньги будут продолжать поступать, но ни под каким видом не вздумайте пересылать ни пенса моей жене. Каждый квартал буду ждать полного отчета о расходах. Мой поверенный обеспечит оплату школы для мисс Расселл. Если расходы возрастут, немедленно обращайтесь ко мне.
— Ваша светлость!
— Кроме того, будьте любезны, сообщите мне настоящее местопребывание моей жены. Полагаю, она живет в Европе?
— Ну да, конечно, сэр. Но… сэр, я не думаю…
— Вы дадите мне ее адрес, Элис, или я буду вынужден сам навести справки. Вы меня поняли?
Она склонила голову.
— Да, сэр.
Эшленд не распечатывал данную ею бумагу до тех пор, пока не сел в экипаж и не пересек мост Патни, направляясь в Фулхэм. Только тогда он развернул записку и поднес ее к скудному свету, падавшему из окошка, чтобы различить круглые черные буквы, написанные каллиграфическим почерком свояченицы.
Глава 17
— Все, что я говорю, Гримсби…
— Мистер Гримсби.
— Слушайте, я, черт побери, стану называть вас Гримсби, раз вы так настаиваете, но будь я проклят, если начну добавлять к этому «мистер». Это неправильно. — Фредди нетерпеливо взмахнул хлыстом.
— Однако вы с легкостью продолжаете употреблять в моем присутствии оскорбительную лексику, — заметила Эмили. — По сравнению с этим обращение в мужском роде не должно требовать от вас вообще никаких усилий.
Большая снежинка села на кончик ее носа. Эмили с трудом подавила порыв высунуть язык и поймать следующую. Они со Стефани часто так делали, катаясь верхом в начале зимы, и хотя серые болота Йоркшира ничем не напоминали роскошные леса Швайнвальда, кусачий воздух и безошибочный запах грядущего снегопада возбуждали Эмили, как в детстве.
— Ха. Я отлично помню выражение, вырвавшееся из ваших уст на прошлой неделе, когда вы не могли попасть в дом. Совершенно грязное, Гримсби. Меня тошнит при одном воспоминании. А вы не просто леди, вы — принцесса! Подумайте о своих подданных, ваше королевское высочество.
— У меня нет подданных. Наследница престола — моя сестра. — Эмили выдохнула белое облачко пара.
— Точно. Что приводит меня непосредственно к делу, раз уж мы наконец-то оказались наедине, вдали от чужих ушей. Нужно составить план.
— План для чего?
— Ну как же, чтобы возвратить вам трон, разумеется!
Лошадь Эмили уютно двигалась под ней легкой раскачивающейся трусцой. Ветер обдувал щеки, все тот же хищный ветер, что и раньше, но сейчас это ее почти не раздражало. Он казался старым другом. Даже унылый ландшафт казался почему-то правильным.
— У меня нет трона. А если бы и был, я бы не хотела его возвращать. Я ненавидела ту жизнь и благодарна, что мне удалось ее избежать.
Стоило произнести это вслух, и Эмили поняла, что это чистая правда. Она больше не хотела искать убийцу отца. Не хотела возвращаться в существование за толстыми стенами дворца. Конечно, она отчаянно скучала по сестрам, но это и все. Даже переодевшись в мужчину, скрывая свою истинную личность, она чувствовала себя куда более свободной, больше самой собой, чем когда-либо раньше. И ее эгоистичное сердце не желало, чтобы торжествовала справедливость.