Украина и остальная Россия - Анатолий Вассерман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Возможно, я и сам виноват: не сумел сформулировать текст так, чтобы исключить ложные его толкования. Но Вы-то давно знаете, что вообще все мои предложения имеют одну цель: обеспечить каждому из нас право решать СВОЮ судьбу и в то же время предотвратить попытки распоряжаться судьбами ДРУГИХ.
И исключить необратимые поступки, дав каждому возможность исправить последствия возможных своих ошибок. Неужели в этом Вы видите принуждение?
Впрочем, все мы чаще видим не то, что есть, а то, что ожидаем. И готовы счесть нациста — демократом, прокурора — блюстителем закона, поборника свободы выбора — борцом за принудиловку…
Когда мы наконец разучимся видеть лишь то, что хотим?
15.02.1993Битому неймётся
1994 год. Ну вот я, наконец, проиграл. Этого ждали все. Уже в первом туре. Так что я обманул многие надежды. И сделал явно больше, чем мог. Мог в одиночку — хорошо ещё, люди, обещавшие разбросать мои листовки по почтовым ящикам, доставили около двух третей. Без многочисленных ассистентов. Без специалистов по расклейке своих плакатов (наклеили, несмотря на все обещания, около сотни из почти двух тысяч) и срыву чужих (сроду этим не занимался). Без контролёров на избирательных участках. Даже без доверенных лиц. Оказаться вторым из двадцати четырёх кандидатов можно было только чудом.
И это чудо помогли совершить вы, одесситы. Вы — единственная моя команда, единственный предвыборный штаб, единственная помощь.
Один из моих конкурентов (ультранацист) заявил мне: «Запомните: избиратели никогда ничего не решают!» Кое-что вы всё-таки решили — в первом туре он набрал почти втрое меньше голосов, чем я.
Но дальше стало куда тяжелее. Противник мой окутался ореолом борца за правосудие. А сам я — как только стало известно о моём выходе во второй тур — превратился в мишень для пропаганды самой разнобезобразной.
Газеты, добровольно взвалившие на себя тяжкую обязанность отстаивания в Одессе нацистских идей, возмущались самим фактом моего существования на политической арене. Листовки хорошо известных анонимных авторов обвиняли меня и всех думающих подобно мне в платной подрывной деятельности в пользу враждебного (для них!) соседа. Моих сторонников запугивали гражданской войной, которую нацисты готовы начать, как только их власть окажется под угрозой (на мой взгляд — бесспорная причина для скорейшего прекращения этой власти; как можно оставаться в заложниках у фанатиков, готовых жертвовать ради СВОИХ целей НАШИМИ жизнями!)
Многочисленные твёрдо убеждённые и имеющие достаточный досуг помощники моего соперника обходили квартиры, убеждая голосовать за «профессионала» — как будто задачу создания принципиально новых законов легче решить тому, кто всю жизнь следил за соблюдением другими законов, безнадёжно и очевидно устаревших. Моя известность в качестве эрудита стала предметом насмешек — словно накопленные мною знания в разных областях, включая экономику и юриспруденцию, вредны (хотя даже несколько более узкие знания служили сопернику предметом особой гордости).
Но этого я ожидал — и от противников, и от соперника. Куда болезненнее удары в спину. Уважаемый мною журналист приписал мне прямо противоположное моим убеждениям нацистское стремление к массовым депортациям — и эту приписку радостно повторили официальные структуры. Влиятельная и близкая к моим взглядам газета опубликовала обширное интервью моего соперника — а моё, куда меньшее, помещать не стала. Члены клубов, в которые я вхожу, поздравляли меня с успехами — но пальцем о палец не ударили, когда мне требовался хотя бы минимум помощи.
И в этих условиях за меня во втором туре проголосовали в два с лишним раза больше избирателей, чем в первом. Значит, не только болельщики «Брэйн-ринга» — те были за меня с самого начала. Но и люди, привлечённые уже в ходе избирательной кампании. Привлечённые моими убеждениями: больше мне притягивать людей нечем.
Для победы этого явно не хватило. Каждый голос, поданный за меня, перекрыли два голоса против. Этого я ждал. Сопоставил программы всех кандидатов с числом голосов, поданных за каждого из них в первом туре. И видел, что моему сопернику прибавится куда больше, чем мне. Впрочем, по такому счёту я даже выиграл — перетянул многих, кто в первом туре явно мне не симпатизировал.
И всё же эти промежуточные успехи не перекрывают главного. Второй тур я проиграл. Проиграл безнадёжно. С таким отрывом, который закулисными махинациями и подтасовками не объяснишь. Налаженная машина, сочетающая усилия сотрудников моего противника, официальных структур и нацистов, раздавила меня.
Подобный результат я предвидел ещё до начала избирательной кампании. «Порядок бьёт класс» — в политике даже чаще, чем в футболе. Выходя в одиночку против команды (а хотя бы один из кандидатов в каждом округе обязательно располагал командой), я был обречён.
Настоящий игрок не полезет туда, где шансов на выигрыш нет. Но политика — не игра. Поэтому я и вступил в борьбу.
Если бы я хотел победы любой ценой — вёл бы себя совсем иначе. Тратил бы деньги без оглядки на ограничения (кстати, откровенно нелепые) закона о выборах: победа всё спишет! Набил бы программу обещаниями столь же невыполнимыми, как у всех моих соперников: с депутата за кандидатские обещания не спросят! Нанял бы отряды обдирателей чужих плакатов и разослал агитаторов по всем квартирам: реклама — двигатель торговли!
Я ставил себе совсем другую цель. Высказать правду. Всю и сразу. Поэтому и деньги (и свои, и остаток казённых) расходовал только на листовки. И не пытался ругать конкурентов — хотя имел что сказать о каждом. И агитаторов не нанимал — всего, что мне нужно, они бы не сказали.
И своей цели я добился. Мои взгляды известны ныне по меньшей мере всему избирательному округу. А стараниями нацистов, старательно воспроизведших мои листовки в своих статьях, взляды эти известны большему числу моих противников, чем им самим хотелось бы.
Так что изрядной части города ведомы ныне следующие мои тезисы.
1. Союз раскололи в первую очередь коммунисты, стремящиеся любой ценой остановить и отменить демократические и рыночные реформы. Пока мы не вернёмся в Союз и не пересоздадим его заново на принципиально новой основе, реформы у нас невозможны.
2. Никогда в истории народ Украины и государство Украина совместно выжить не могли. Любая попытка создать государство рушилась под напором народа, стремящегося к единству с остальной Россией.
3. Каждое доказательство отличия украинцев от русских доказывает и отличие галичан от украинцев. Всякий аргумент, оправдывающий нынешний распад Союза, оправдывает и возможный распад Украины.
4. Экономическая независимость ныне недостижима ни для одной страны. Любая попытка её достичь гарантирует скорое разорение.
Опровергнуть эти тезисы всерьёз так никому и не удалось. И пытаться не стоило. С наукой всерьёз не спорят. А я с историческими и политическими науками знакомился не ради перечисления звучных названий.
Поэтому тезисы моих противников лежат в другой плоскости.
1. Вассерман — платный вражеский агент.
Если бы это было хоть немного похоже на правду, я бы уже давно сидел на урановом руднике в Жёлтых Водах — за неимением в независимой державе Сибири. Если бы хоть тысячная доля денег, помянутых анонимными обвинителями, дошла до меня, я бы по крайней мере жил удобнее и одевался лучше. Если бы нестабильность на Украине вызывали действия вражьих держав, а не собственных властей — как легко нам было бы достичь могущества и процветания!
2. Вассерман — не политик.
Смотря что считать политикой. Обычно имеют в виду умение предвидеть влияние чужих и своих действий на всё общество, способность планировать действия, необходимые для достижения желаемых целей, и оперативно корректировать планы с учётом непредвиденных последствий и чужого противодействия, готовность взять на себя ответственность за результаты своей деятельности. Но если это так, то не политик — Кравчук: любые события в обществе он объявляет неожиданными для себя. Не политик — Кучма: он на посту премьера отказывался брать ответственность на себя и требовал от парламента указаний, какое общество строить. Не политик — Чорновил: он явно не представляет, как можно добиться столь желанного ему спокойствия и единства в украинском обществе. И если всем этим деятелям не отказано в принадлежности к клану политиков, то чем я хуже?
Но есть и другая трактовка понятия «политика». В наших традициях это — умение не только отрекаться от вчерашних взглядов, но и клясться, что всегда верил в то же, во что и сегодня; способность прикрывать достижение личных целей клятвами на верность общественным интересам; готовность объединиться со злейшим врагом, чтобы избавиться от неудобного друга… В этом смысле я действительно не политик — и, вероятно, политиком уже не стану. Но много ли таких политиков вам, мои избиратели, нужно?