Повести и рассказы - Владимир Мильчаков

По тут плавное течение мысли почтенного священнослужителя было нарушено. Нужно было взобраться на холм.

Разыскав еле заметную тропинку, бочком пробравшись сквозь колючие кусты, пан ксендз с трудом достиг макушки холма и замер в горестном недоумении.

Вся вершина холма была перекопана узкими, глубокими окопами. Окопы сверху были покрыты ветками еще не успевшего повянуть шиповника. Тайник был разрыт. Сокровища бесследно исчезли.

Прошло немало времени, пока пан ксендз, полностью осмыслив происшедшее, разразился проклятиями и такими изречениями, которым в силу их чрезвычайной эмоциональности абсолютно нет места в печати.

В воздухе на большой высоте гудели бомбардировщики. Десятки тяжелых советских машин шли на запад вслед за отступающими фашистами. Летчикам с их орлиной высоты был совсем не виден жирный обрюзглый человек, изрыгавший яростную хулу на все небесное и земное и бесновавшийся на маленькой полянке среди густых кустов терновника.

Пан ксендз прекрасно понимал, что разыскать людей, отрывших тайник, невозможно. Через местечко прошли десятки тысяч бойцов отступавшей и наступавшей армий, и любой из них мог оказаться тем самым человеком, который сейчас был более всего ненавистен пану ксендзу. В кармане любого из солдат; толпившихся у колодца, как раз против дома пана ксендза, мог лежать один из золотых слитков. В походной фляге любого проходившего через местечко пехотинца могло быть налито несравненное душистое Асти. Пан ксендз и не пытался разыскивать. Он только бледнел от ярости, слыша веселый смех и голоса проходивших мимо дома русских солдат. Когда же ярость доходила до высшей точки, пан ксендз семенил от калитки в тихие сонные комнаты своего дома и здесь дуэтом с пани Ангелиной призывал все кары небесные на головы нечестивцев, присвоивших себе имущество священника.

А между тем столь яростно проклинаемые нечестивцы жили всего за три двора от пана ксендза, в доме почтенного пана Ярошека, который, бросив усадьбу и дом, уехал вслед за отступающими немцами на восьми возах, нагруженных разным скарбом. Его пустой четырехкомнатный дом и облюбовали разведчики лейтенанта Чернова. Благо рядом с домом стояла прекрасная банька, а какой солдат откажется от хорошей баньки, особенно если в ней можно попариться.

Сдать в медсанбат выкопанное из земли вино Чернов поручил разведчику Белову. Благородный сок французских виноградников перешел во владение старшины медсанбата, но ведь подполковник ничего не говорил в отношении посуды. Поэтому хозяйственный Белов никак не мог расстаться с вместительными, хотя и очень тяжелыми футлярами, в которых были запрятаны бутылки с вином. По его мнению, никакие термосы не могли идти в сравнение с этими объемистыми и очень прочными посудинами. Чтобы доказать посмеивавшимся разведчикам свою правоту, Белов лично погрузил все четыре сосуда на обозную подводу и поехал к колодцу. Нужно было подвезти к бане холодной воды. А колодец находился как раз на площади против дома, у калитки которого ксендз грустил о своей невозвратимой пропаже.

Когда убитый горем священнослужитель увидел подводу, на которой чинно в ряд стояли четыре заветных сосуда, ему показалось, что это чудо. Ему показалось, что подвода сейчас повернет к воротам и… но она повернула к колодцу. Атлетического телосложения повозочный перекинулся парой слов со стоявшим у колодца часовым и начал наполнять сосуды водой. Пан ксендз решил, что чудо все же совершилось, что всевышний дал ему указание, и теперь все зависит от умения и настойчивости его самого. Конечно, бесполезно говорить с солдатом, приехавшим за водой. Нужно посмотреть, куда он поедет. Ведь есть же там офицеры, — решил пан ксендз, и надежда затеплилась в его сердце.

Через полчаса лейтенант Чернов, чертыхаясь в душе (черт его знает, как говорить с польскими попами), но с вежливой улыбкой (по мнению Чернова, дипломаты всегда вежливо улыбаются) осведомился у пана ксендза о его здоровье и о причинах, вызвавших появление священнослужителя в расположении взвода разведчиков.

Ксендз был вежлив, но напорист. Восстановив в памяти своей довольно обширный запас слов «кацапского» языка, он приветствовал лейтенанта с учтивостью человека, насчитывающего среди своих предков не один десяток иезуитов.

— Пан офицер знает, что это есть достояние нашего святого костела? — спросил он, указывая на злополучные сосуды, после взаимного обмена любезностями.

«Похоже, влип поп со своим золотом, а теперь мечтает получить его обратно. Черта с два!» — подумал лейтенант и, по-прежнему вежливо улыбаясь, ответил:

— Разве вам, гражданин ксендз, не известно, что ни один советский боец не заходил в костел, а следовательно, и эти предметы не могут быть взяты из костела?

Ксендз поперхнулся и на минуту замялся, но быстро нашел выход и со слезами на глазах стал рассказывать, как августовскою ночью более четырех лет назад, он с помощью одной благочестивой прихожанки прятал добро, принадлежащее костелу, дабы спасти его от «нечестивых филистимлян». Мельком, но сверля Чернова взглядом, пан ксендз упомянул и о том, что вместе с вином закопаны были и еще кое-какие принадлежащие костелу ценности.

Лейтенант, слушая причитания ксендза, соображал:

«Вино-то, конечно, поповское, и свой костел он тут приплел напрасно, а вот золото, может быть, и впрямь из костела. Надо будет доложить подполковнику».

— Так вот что, гражданин ксендз, — официальным тоном обратился он к жалобно скулящему священнослужителю, — возвратить вино сейчас невозможно. Большая часть его была роздана бойцам во время боя, а все остальное отправлено в госпиталь. Оно там нужнее для поддержки сил людей, раненных в бою за ваше же местечко. Сегодня я доложу об этом командиру полка, и вам, безусловно, уплатят за вино хорошую цену, как за настоящее, ресторанное, — подчеркнул лейтенант. — По вкусу и градусам вино замечательное. Раненые очень довольны. Одобряют, одним словом.

Хотя, направляясь к лейтенанту Чернову, ксендз дал самому себе и пани Ангелине слово, что будет спокоен, что с русским офицером он будет говорить только тоном несправедливо обиженного, не требующего ничего лично для себя и поднявшего свой голос только в защиту попранной справедливости, в защиту интересов верующих прихожан своего костела, но последние слова лейтенанта окончательно вывели ксендза из равновесия, он схватился руками за голову и завопил:

— Матка боска! Езус сладчайший! Вино, выдержанное вино, прекрасное вино отправлено в госпиталь для простых солдат! Кроме того, ведь там было не только вино. Там было и еще кое-что. Где можно получить хотя бы то, что осталось. Может, пан офицер не откажется посодействовать… не безвозмездно, конечно, совсем не безвозмездно. Со своей стороны, я готов…

Чернов улыбнулся. Его забавляло то, что этот польский поп, подробно рассказав о вине, только мимоходом, как о чем-то незначительном, упомянул о более чем полутора пудах золота.

— А скажите, кстати, гражданин ксендз, — вежливым тоном, но глядя в упор на собеседника, спросил Чернов, — чье это было золото? Неужели ваше?

Пан ксендз смутился. Пытаясь скрыть свое смущение, он заговорил почти шепотом, но горячо жестикулируя руками:

— Прошу извинить пана офицера, но откуда у меня может быть столько золота? Это золото всей общины, вернее костела. Пан офицер хорошо знает, что немцы не оставили бы в костеле золотые сосуды. Чтобы этого не получилось, мы зарыли золото в землю. Только прошу покорно пана офицера говорить негромко… хотя здесь только ваши солдаты… но я хотел бы…

Но Чернов не склонен был секретничать. Не понижая голоса, он продолжал:

— Тут вы что-то путаете, гражданин ксендз. То говорите о золотых сосудах, то о золоте. Это вещи разные. В каком виде было золото: в виде сосудов или слитков? И сколько на вес?

— Умоляю пана офицера говорить тише, — испуганно залепетал паи ксендз. — Зачем наш разговор должны слышать ваши солдаты? Это совсем никому не нужно… я… вернее наша община сумеет отблагодарить пана офицера за помощь.

— Сколько у вас там было золота? — сухо повторил свой вопрос Чернов.

— Сто двадцать семь слитков, прошу извинения у пана офицера, а вес точно сказать не могу. Слитки все одинаковы, — ответил торопливым шепотом пан ксендз.

— Количество слитков указано верно, а вес я могу сообщить точный. Двадцать восемь килограммов шестьсот семьдесят пять граммов. — Чернов подчеркнуто взглянул на часы. — Два часа двадцать три минуты тому назад, ровно в пятнадцать часов по московскому времени авторитетная комиссия из товарищей польского гражданства, организованная фронтовым командованием, приняла от нас это золото для передачи его законному польскому правительству.

Лейтенант, доверительно понизив голос, с легкой иронией закончил: