Великое плавание - Зинаида Шишова

Уроженцы Палоса, Уэльвы и Могеры первыми покинули нас. Потом разошлись другие. Только несколько матросов, не имеющих, как и я, ни роду ни племени, выразили желание отправиться вместе с господином.

Вскоре мое радостное настроение было омрачено известием о смерти Алонсо Пинсона. В каких бы отношениях он ни находился с адмиралом, это был храбрый и знающий человек.

Господин, уже давно затаивший против него злобу, не пожелал принимать никаких его объяснений в Палосе. Тогда Пинсон написал письмо монархам, прося допустить его лично принести объяснения и оправдания. Говорят, что суровый ответ короля так повлиял на него, что он заболел якобы с горя и скончался.

Согласно же другим сообщениям, Пинсону во время бури расшибло грудь о мачту, и он умер в результате этого увечья.

Я считаю это более достоверным, ибо не такой человек был Алонсо Пинсон, чтобы впадать в отчаяние от монаршей немилости.

Кроме того, немилость эта распространилась бы и на его братьев, между тем приехавшие из Барселоны встречались с ними при дворе, а также у могущественного герцога Альбы.

В средних числах апреля мы приблизились к Барселоне и тут были встречены толпами народа, которые шли за нами вплоть до самого города.

Надо сказать, что даже избавление Испании от мавров не приветствовалось так единодушно и так торжественно. Правда, господин наш любит блеск и пышность и сделал все возможное, чтобы повлиять на толпу.

Один из индейцев, привезенных с островов, умер еще в море, трое тяжело заболели и в бессознательном состоянии были оставлены в Палосе, но шестеро, а в том числе и наш милый Аотак, сопровождали адмирала.

Они шли впереди процессии, убранные в золото и жемчуга. Несмотря на то что у себя на родине они видели золото не чаще, чем любой из европейцев, своим видом они должны были доказывать, что этот драгоценный металл для них — вещь совершенно обычная.

За ними шли носильщики со всеми чудесами Индии. Они несли сорок разноцветных попугаев, шкуры неизвестных здесь зверей, чучело чудовищной ящерицы, щит гигантской черепахи, растения, камни и раковины. Большинство из этих редкостей было собрано трудами синьора Марио, и секретарь боялся доверить свои сокровища посторонним людям. Поэтому я и еще некоторые матросы, не имевшие родных в Палосе, были пешком посланы вперед в качестве носильщиков.

Вслед за нами на белом коне, покрытом роскошной попоной, ехал адмирал в сопровождении дворян Арагона, Кастилии и Леона.

Улицы были до того запружены народом, что страже мечами и копьями приходилось расчищать дорогу. Самые уважаемые горожане и самые прекрасные дамы считали для себя честью прикоснуться к стремени адмирала. Я видел женщин, которые с балконов бросали на дорогу шелковые и парчовые покрывала, платки и ковры только для того, чтобы потом с гордостью сказать, что по ним ступал конь Кристоваля Колона.

Так, приветствуемые криками толпы, мы медленно приближались к Калла-Анке, бывшему альказару мавританских государей, где временно помещались король и королева.

ГЛАВА V

Вторая родина адмирала

За два дня до нашего прибытия в Барселону мы для ночлега остановились в небольшой деревушке Фуэнхес.

Ночь была полна дыхания цветов, а апрельские соловьи своим щелканьем не давали нам уснуть.

В комнате харчевни было тесно и душно, и господин распорядился приготовить ему постель под огромным лавром. Я лег тут же, у дерева, в мягкую и сочную траву.

Лунный свет скатывался по глянцевитой листве, как живое серебро. Листья чуть слышно звенели.

Я пролежал долгое время молча, пытаясь уснуть, и, повернувшись наконец на бок, встретился глазами со взглядом адмирала. Он лежал, вытянувшись во весь рост, подложив руки под голову. «Обычное положение мечтателей», — сказал бы синьор Марио.

— Что, и тебе соловьи не дают уснуть? — ласково спросил господин. — Посмотри на это дерево, какое оно мощное и раскидистое. Для меня оно олицетворяет славу Соединенного королевства! Пригляделся ли ты внимательно к этой стране? Ты моложе меня и, конечно, будешьеще свидетелем ее расцвета. Заметил ли ты, как трудолюбив и деятелен испанский народ? О, Кастилия и Леон! Я исходил их вдоль и поперек, побывал и при блестящих дворах могущественных грандов и в скромных лачугах рыбаков.

Я давно уже знаю, что, если господин берется что-нибудь описать, все расцветает, разукрашенное его богатой фантазией. Если бы ему вздумалось описать Вико-Дритто-Понтичелли, улочку Генуи, на которой он родился, никому и в голову не пришло бы, какая она грязная, крутая и узкая на самом деле. А тут, как назло, долго бежавший от моих ресниц сон понемногу стал меня одолевать. Поэтому, повернувшись на бок, я без зазрения совести пропустил мимо ушей блестящие описания вершин Сьерры-Невады и апельсиновых рощ южного побережья.

— Заметил ли ты, что творится в Кастилии?! — воскликнул господин.[72] — Понимаешь ли ты теперь, почему именно ее я избрал себе второй родиной?

Я понимал, что Португалия, к которой господин вначале обратился за помощью, отвергла его планы; Франция, куда он для этой же цели послал своего брата Бартоломе, медлила с ответом, и адмиралу не оставалось ничего другого, как отдать себя под покровительство Кастилии. А трудолюбие и предприимчивость испанцев я подметил много ранее, еще находясь на корабле.

— Да, мессир, — сказал я.

— Если бы ты обладал умом более пытливым и глазами более зоркими, — продолжал господин, — то, совершив пешком путь от Палоса до Барселоны, ты бы понял меня без слов. Вот я предсказываю тебе, что ни Генуе, утратившей свою былую мощь,[73] ни тем более Венеции, ни Португалии, а именно Арагонии, Кастилии и Леону суждено стать владыками морей. И я, адмирал Кристоваль Колон, добуду им эту славу. Междоусобица[74] кончилась воцарением Изабеллы, мавры изгнаны, страна расцветет под мудрым правлением великих королей, рынки Европы наводнятся испанской кожей, парчой, вином, а я, подчинив Индию владычеству.

— Да, мессир, — сказал я, чувствуя, что еще одна минута, и я засну, — все это будет отлично, но раньше необходимо разместить по госпиталям и богадельням всю эту толпу несчастных.

— Ты глуп, как только может быть глуп подмастерье! — воскликнул господин с досадой.

На этом кончился наш разговор.

Совершая пешком путь от Палоса до Барселоны, я действительно имел возможность насмотреться и наслушаться достаточно, чтобы понять, что творилось в стране.

Еще до отъезда из Палоса я знал, что Фердинанд, прозванный Католиком, неутомимо борется с врагами нашей святой веры. Я знал и то, что половина королевской казны составлена из денег, вырученных от продажи имущества осужденных мавров и евреев. Я знал, что по всей Кастилии дымятся костры, на которых корчатся обугленные тела несчастных. Но в то время я не давал себе труда задумываться над этим.