Книги крови I-II: Секс, смерть и сияние звезд - Клайв Баркер

Пополак был уже в двух шагах от дома. Отчетливо виднелись бледные, изможденные, обливающиеся потом лица, ритмично работающие тела. Ноги тех, кто уже умер, болтались, как у висельников. Другие, особенно дети, сократили натяжение и ослабили свои позиции, отчего форма тела исказилась.

Но великан еще шел вперед, и шаги требовали от людей неимоверных усилий и координации.

Бум…

Он сделал один шаг и подступил к дому ближе, чем можно было ожидать.

Мик видел, как поднималась его громадная ступня. Видел людей, коренастых и крепких, в лодыжке и стопе. Много мертвых. Подошва представляла собой сплошное месиво из раздавленных и окровавленных тел, расплющенных весом остальных горожан.

Нога с грохотом опустилась.

Дом разлетелся в пыль.

Пополак заслонил небо. В какой-то момент он заполнил собой весь мир — и небо, и землю. Его уже нельзя было охватить взглядом взор метался вверх и вниз в пространстве, но разум отказывался признать истину.

Обломок камня отлетел от разрушенного дома и поразил Джуда прямо в лицо. Убийственный удар прозвучал для него, как удар мяча о стену; смертельная игра. Ни боли, ни сожаления. Смерть как свет, слабый, ничтожный свет; последний стон потерялся в этом аду, тело укрыли дым и тьма. Мик не увидел и не услышал, как Джуд умер.

Он был слишком поглощен происходящим одна нога великана прочно стояла посреди обломков дома, а другая двигалась, делая новый шаг.

Мик воспользовался возможностью: испустив душераздирающий вопль, он опрометью бросился к громадной ступне. Она уже поднималась в воздух, когда он, задыхаясь, добежал до нее. В последнюю секунду ему удалось, подпрыгнув, ухватиться то ли за обрывки каната, то ли за чьи-то волосы, то ли за человеческую плоть — удалось поймать уходящее чудо и стать его частью. Быть с ним, служить ему или умереть с ним — это лучше, чем жить без него.

Мик взобрался вверх и нашел безопасное место. Он закричал в экстазе и посмотрел вниз, когда нога великана стала подниматься. Там, где только что стоял Мик, теперь вилась пыль.

Земля внизу исчезла. Он словно поймал машину и стал попутчиком бога Прежнее существование закончилось. Отныне он будет жить вот так — бесконечно смотреть, смотреть, пожирая глазами это зрелище, пока не умрет от обжорства.

Он кричал, выл и раскачивался на веревке, упиваясь своей победой. Там, на земле, осталось изувеченное тело Джуда, но это больше не имело значения. Любовь и разумная жизнь исчезли навсегда, равно как и память о собственном имени, поле и притязаниях.

Это ничего не значило. Вообще ничего.

Бум..

Бум…

Пополак шел. Гул его голоса терялся в ночи.

Настал день, появились птицы, пришли лисы, прилетели мухи, бабочки и пчелы. Джуд двигался, Джуд поворачивался, Джуд давал жизнь новым существам. В его животе копошились черви, а лисицы дрались за его сладкую плоть. Все произошло быстро. Кости пожелтели и рассыпались; то, что когда-то наполнялось дыханием и мыслью, стало пустым местом.

Тьма, свет, тьма, свет. Их чередование не прервалось его именем.

Книга крови II

Джонни

Страх

(пер. с англ. В. Филипенко)

Нет большего наслаждения, чем страх. Прислушайтесь к беседам в поезде или в приемной учреждения: разговор вечно вертится вокруг этой темы. Люди обсуждают положение в стране, автомобильные аварии или цены у дантистов, но если убрать иносказания, намеки и метафоры, в основе всего неизменно гнездится страх. Рассуждая о природе божественного начала или о бессмертии души, мы с готовностью перескакиваем на проблему страдания. Это всеобщий синдром; ритуал повторяется везде: в бане и на ученом семинаре. Как язык тянется к больному зубу, так мы снова и снова возвращаемся к нашим страхам, говорим о них со страстью голодного человека над полной дымящейся тарелкой.

Когда он учился в университете и боялся говорить, Стивен Грейс выучился говорить о том, почему боится. И не просто говорить, а анализировать и препарировать каждый нерв в поисках мельчайших источников ужаса.

В расследовании у него имелся наставник — Куэйд.

Это было время гуру, их сезон. Молодые люди обоих полов из университетов Англии лихорадочно искали пастырей с востока или с запада, чтобы, как ягнята, следовать за учителями; среди них и Стив Грейс К несчастью, его «мессией» стал именно Куэйд.

Познакомились они в студенческом общежитии.

— Меня зовут Куэйд, — сказал парень, оказавшийся рядом со Стивом в баре.

— Ага.

— А ты?..

— Стив Грейс.

— Точно. С отделения этики, верно?

— Верно.

— Я ни разу не видел тебя на других семинарах и лекциях философского факультета.

— Это моя дополнительная тема. Я с филологического, с отделения английской литературы. Подумал, что не вынесу целый год занятий древнескандинавскими языками…

— И подался на этику.

— Да.

Куэйд заказал двойной бренди. Он выглядел не слишком состоятельным, а у самого Стива двойной бренди опустошил бы карманы на неделю. Куэйд залпом осушил бокал и велел повторить.

— А ты что будешь пить?

Стив тянул полпинты теплого легкого пива, собираясь продлить эту порцию на час.

— Мне ничего не хочется.

— Брось.

— Серьезно, мне вполне достаточно.

— Еще один бренди и пинту пива моему другу.

Стив не стал возражать против щедрости Куэйда.

В конце концов, полторы пинты развеют тоску, охватившую его накануне семинара на тему «Чарльз Диккенс как социальный аналитик». Сама мысль об этом вызвала у него зевоту.

— Кто-нибудь должен написать о пьянстве как о социальной активности.

Куэйд задумчиво взглянул на свой бокал бренди и осушил его.

— Или как о способе забыться, — сказал он.

Стив окинул взглядом нового знакомого. Кажется, он был лет на пять старше двадцатилетнего Стива. Одежда его представляла собой сбивающую с толку смесь вещей поношенные кроссовки и вельветовые штаны, грязно-белая рубашка, знававшая лучшие дни; а сверху — очень дорогой черный кожаный пиджак, мешковато сидящий на худых костлявых плечах. Его длинное лицо было неприметным Глаза младенческой голубизны — такие бледные, что цвет радужки почти сливался с белком, и за стеклами сильных очков виднелись лишь острые, как булавки, зрачки. Губы полные, как у Джаггера, но бледные, сухие и совсем не чувственные. Светлые волосы.

Куэйд, как решил Стив, сошел бы за голландского дилера.

В отличие от большинства студентов, Куэйд не носил никаких значков, определяющих его пристрастия. Был ли он гомосексуалистом, феминистом, участником кампании в защиту китов или нацистом-вегетарианцем? Кто же он такой, черт возьми?