Джин Грин – Неприкасаемый. Карьера агента ЦРУ № 014 - Гривадий Горпожакс

Но шли годы, и амбиции графа Вонсяцкого-Вонсяцкого росли обратно пропорционально шансам на реставрацию самодержавия. Тогда-то он и начал свой крестовый поход за освобождение России. Сколотив из горстки эмигрантов Всероссийскую национал-социалистскую рабочую партию, он объявил себя фюрером российских национал-социалистов и укатил в 1934 году в Германию, где, по слухам, встречался с весьма видными деятелями «третьего рейха».

А потом я как-то перестал интересоваться графом и его крестовым походом под знаком свастики. Как всякий русский человек, я сызмальства обладаю удивительной и опасной способностью не замечать неприятных вещей, явлений, людей. В конце концов, все мы носились и носимся, как ветхозаветные старушки, с излюбленными рецептами спасения отечества. (Помню, однажды в «Русском медведе» напился один есаул, полный георгиевский кавалер, участник брусиловского прорыва, колчаковский офицер.

– К матери эту некрофилию! – орал он, стуча кулаком по столу. – Все мы смертяшкины! Читали про двух старых дев в газете? В Огайо, что ли, умерла по старости одна из них, и другая, тоже старуха, полтора года ухаживала за усопшей сестрой, делала ей шприцем всякие уколы да вливания. Все мы мертвецы!..)

– Разрешите, – сказал я, входя в кабинет графа. Но в кабинете никого не было. Здесь тоже у стены стояло знамя со свастикой. Рядом красовался большой портрет Адольфа Гитлера. На стенах – поменьше размером – висели портреты Муссолини и Франко. Сбоку ни к селу ни к городу – батальные картины «Варяг», «Синоп», «Чесма». Я подошел ближе – все портреты были с автографами, а портрет Франко даже с собственноручной дарственной надписью каудильо.

– Павел Николаевич! Отец вы мой! – раздалось сзади. – Простите, что заставил вас ждать! Вызвали по неотложному делу. Садитесь, садитесь, бога ради!

Я обернулся, и мне пришлось задрать голову, чтобы взглянуть на вошедшего. Это был настоящий великан, косая сажень в плечах, Илья Муромец, только без всяких следов растительности на лице и на черепе, голом и гладком, как бильярдный шар. Одет он был точь-в-точь как Гитлер.

– Вы смотрели на фотографию моего друга Франциско Франко? – продолжал граф, больно стискивая мне руку. – Это замечательный человек, большой идеалист, настоящий рыцарь без страха и упрека! Некоторые из нас не сидели без дела, дожидаясь великого праздника освобождения нашей родины, – прогремел он, садясь за огромный письменный стол и со значением глядя на меня. – Нет! Я, например, с риском для жизни, зафрахтовав яхту, тайно возил фаланге оружие, понимая, что тем самым мощу дорогу к Москве, к Петербургу! Хотите что-нибудь выпить? Водки? Хотите закурить? Русские папиросы «Казбек». Подарок знакомого СС-группенфюрера из освобожденного Смоленска. Или сигару? Выбирайте по вкусу из этого «хьюмидора»!

Подобно многим из наших русских экспатриантов, граф давно уже стал путать русские слова с английскими. Почти все мы говорим «инчи» (дюймы), «сабвей» (метро), «хай-скул» (средняя школа), «ленчевать» (обедать)… Я машинально открыл его бронзовый «хьюмидор» – герметическую сигарницу, увидел там и свою любимую марку – гаванскую «Корону-Корону», но брать сигару не стал. Уж больно паршивая попалась овца…

Возвышаясь в кресле, граф смотрел на меня из глубоко спрятанных, затененных глазниц, что подчеркивало сходство его лошадиного лица с черепом питекантропа. Массивный низкий лоб, вздутые надбровные дуги, здоровенная, как булыжник, длинная челюсть, могучие желтые зубы, которыми он, казалось, мог перемолоть берцовую кость мамонта. Нечего сказать, хорошего муженька выбрала себе на склоне лет нежная Марион! И в какой только пещере отыскала она это ископаемое?

– Я видел, вы читали мой журнал, – громыхнул граф. – Вчера подписал последний американский номер «Фашиста». Рождественский номер выйдет в Москве или Петербурге.

– Вы собираетесь остаться главным редактором? – спросил я не без удивления.

– Как бы не так! – возразил будущий всероссийский фюрер. – У меня будет свой Геббельс, возможно, Борис Бразоль.

В черных глазницах черепа тлели красные угольки. Этот фанатичный огонь заставил меня отвести взгляд. На нижних полках стояло мало книг, зато много отменных моделей императорского российского флота с андреевским флагом. В простенке между книжными шкафами, на месте куда более скромном, нежели фюрер, дуче и каудильо, висели портреты самодержца всероссийского и его супруги.

– Разве вы, глава Всероссийской национал-фашистской революционной партии, – монархист? – осведомился я.

– Вопрос о монархии будет решен в Москве, – помедлив, осторожно выговорил фюрер всея Руси. – Заметьте, что и дуче называет свой режим конституционной монархией, хотя Испания пока и не имеет монарха. Могу сообщить вам доверительно, что после смерти старшего из Романовых, Кирилла, я делаю ставку на двадцатитрехлетнего Владимира, который живет сейчас в Париже. Возможно, я соглашусь, как дуче, стать главой государства Российского при царе Владимире.

Значит, граф Вонсяцкой-Вонсяцкий, точно подражая каудильо Франсиско Франко, метит не только в фюреры, но и в регенты.

На графском столе я увидел новое издание на русском языке бульварно-антисоветского романа генерала Краснова «От двуглавого орла до красного знамени». Я слышал, что все ретрограды, даже экс-кайзер Вильгельм II, зачитываются этим романом.

– Отдельные скептики и маловеры среди жидо-масонов, – сказал граф, – все еще призывают не делить неубитого медведя, но русский большевистский медведь повержен в прах и никогда не поднимется! Ради этого я работаю не покладая рук уже почти десять лет. В тридцать четвертом году я поехал в Берлин, встретился с фюрером и Гиммлером и договорился с ними о создании международной антибольшевистской организации, боевого авангарда всей белой эмиграции. Из Берлина, облеченный самыми широкими полномочиями, я поехал в Токио, где заручился всемерной поддержкой правительства микадо и его армии. Затем я посетил в Маньчжоу-Го, Харбин и Шанхай, где встречался с атаманом Семеновым и другими видными деятелями. Все они держат порох сухим. Потом опять в Берлин, а после раунда важных переговоров – Будапешт, Белград, София, Париж. Во всех этих центрах белой эмиграции я создал крепкие филиалы своей международной организации. Вернувшись в Америку, я превратил прежнюю Всероссийскую национал-социалистскую рабочую партию в Российскую национал-фашистскую революционную партию. Сегодня только в одной Америке тысячи белых эмигрантов – сливки России, цвет и надежда нашего народа-богоносца – ждут возвращения на родину. Работая рука об руку с американо-германским Бундом, всеми фашистскими организациями и конгрессменами-изоляционистами, мы оказали неоценимую услугу Гитлеру и Германии. Теперь мы пожнем нашу награду и продолжим наше сотрудничество на российской земле!

Мой представитель в Старом Свете генерал Петр Краснов, донской атаман, держит каждодневную связь с фюрером в Берлине и главной ставке. Он готов к строительству национальной России с помощью гаулейтера Эриха Коха и группенфюрера СС фон дем Баха, которые назначены на высшие посты в оккупированной Москве. Племянник генерала Краснова, гвардейский казачий офицер, получил у Гитлера звание полковника. По нашему ходатайству, заметьте. Он поможет Баху перевешать всех большевиков на фонарных столбах Бульварного кольца в Москве.

Весь мир повернул к фашизму, и малиновый звон кремлевских соборов в освобожденной Москве провозгласит его полную победу. Мы, победители, будем великодушны: мы не отринем наших слабых братьев, тех, кто в трудные кровавые годы после октября семнадцатого года не нашел в себе сил и веры, чтобы продолжать борьбу, и оставался в стороне от нее. Сегодня мы собираем всех братьев по духу под наши знамена. И они придут к нам, ибо у них нет иного выхода.

И здесь, в Америке, с ее гнилой декадентской демократией и плутократией, тоже восторжествует фашизм. К власти придут Линдберг, Уилер, Най, Уорт Кларк, отец Кофлин, мой друг, шеф ФБР Эдгар Гувер…

Угли в глазах горели еще ярче и злее в черных впадинах. Громадные руки графа сжались в кулаки так, что побелели костяшки пальцев.

– Сегодня я спрашиваю каждого, – продолжал фюрер, – с кем ты: с нами или против нас? Сегодня мы зовем каждого с собой на парад победы в Москве. Завтра будет поздно. Завтра мы не пожалеем дезертиров белой идеи!

– Это все? – спросил я, вставая.

– Это все, – ответил граф, продолжая сидеть. – Но вы, Павел Николаевич, не спешите с ответом. Вы многое сделали для эмигрантских организаций, мы помним вашу щедрость.

– Пригласив меня к себе в дом, – проговорил я, едва сдерживая гнев, – вы посмели прибегнуть к угрозам и запугиванию по отношению к дворянину и офицеру, к человеку, который старше вас по возрасту и воинскому званию. Граф, мне с вами не по пути! Прощайте!