Зловредный старец - Алексей Герасимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гвардейцы скрылись, а Михил огорченно покачал головой.
— Вино у нас на борту, повелитель, не очень доброе — для простых матросов. Вы же сам распорядились, на вас и царевича хмельного в дорогу не брать.
— Ну, знаешь ли, чем богаты — тем и рады. — я развел руками. — Да и вообще, дареному коню титьки не щупают, Висну это должен бы понимать.
Когда к ритуалу все было готово — мне его так вспомнить и не удалось, так что обряд был сплошной импровизацией и отсебятиной, — пентекор уже почти поравнялся с холкасом, так что, дабы не задерживать швартовку, выполнить все действия предстояло предельно быстро, но при том торжественно, поскольку корабль Энгеля уже начал замедлятся, и за процессом наблюдало теперь куда как больше свидетелей, чем мне хотелось бы.
— Ну-ка, рыбы, подходите, своего царя зовите! — провозгласил я, зачерпывая ложкой кашу из тарелки и разбрасывая ее широкими взмахами. — Это угощенье вам, Висну тоже кой-что дам.
Бросив опустевшую миску на палубу я подошел к большим, литров на тридцать каждый, кувшинам и, распечатав один из них, налил из него в кубок вино, после чего сделал маленький глоток.
Ну что сказать? Морской воевода был абсолютно прав — напиток не самый изысканный да благородный, аромат тоже букетом не поражает. Что-то вроде как в той жизни, в голодные студенческие годы, иногда брал — вино заморское, «Анна Павловна», единственное что не крепкое.
— Угощайся, Дед Морской! — провозгласил я, с вытянутой руки выливая вино в море, после чего туда же бросил и сам кубок (серебряный между прочим!), подхватил открытый кувшин, поднял его, и начал опустошать туда же, за борт. — Пей, пей да не буянь, бурю в море устакань.
Наконец, поставив пустой сосуд, с кряхтением от прострела в пояснице, я поднял запечатанный кувшин насколько мог высоко и с силой бросил его за борт.
— А это тебе на опохмел!
Судя по лицам Михила и экипажа, такого жертвоприношения богу моря они еще никогда не видали. Надо добивать.
Я поднял с палубы тарелку, тщательно соскреб ложкой прилипшие к стенкам и днищу остатки каши, после чего стряхнул ее в море, небрежно бросив:
— Давайте, рыбы, уговаривайте. — после чего развернулся и поковылял к Морскому воеводе. — Князь, голубь мой, ты швартовы с пентекора вообще принимать собираешься? Жертвоприношение закончено.
Замечание мое было тем более справедливо, что корма корабля Энгеля в этот момент как раз поравнялась с носом холакса, и теперь держащийся за кормило сын командующего ВМФ Ашшории смотрел на меня с расстояния в какие-то несчастные два десятка локтей не менее квадратными глазами, чем его отец.
— Или ты хочешь чтобы зыбью нам на бак корму пентекора бросило? Так это, доложу тебе, идея дюже поганая.
Михила, от воспоминаний о наличии у него профессиональных обязанностей, тут же попустило, и он ринулся раздавать приказы. Вот что значит, вернулся человек в привычную атмосферу.
— Так, а вы, мои сладенькие, — я повернулся к телохранителям и обратился к ним в пол голоса, — рассупонивайте доспехи. Если Висну меня не услышал и мы пойдем ко дну, вам в них до берега ни в жизни не добраться.
— Мы готовы умереть вместе с вами, государь! — вскинулся один из них.
— Верю, что готовы. А только зачем? Был бы бой, это я понимаю — на то вы и Блистательные. А с морем что делать станете? Волны мечами рубить? Доспехи снять и сложить вместе с балластом. Нам, для остойчивости корабля, сейчас любой груз, каждый мин веса, важен.
— Ваше величество полагает, что корабль может погибнуть в предстоящей буре? — недоверчиво спросил другой гвардеец, молодой, едва ли более чем на полтора года старше Нварда. — Ведь вы, государь, вознесли жертву об умалении бури.
— Я-то, друг мой Кикос, вознес. Только о том, насколько прочно построен корабль понятия не имею. Висну постоянно посылает испытания мореходам, не со зла, а дабы они были готовы к любым превратностям, ибо море — место лишь для сильных духом людей. Мы, по свойски, полагаю, с Морским дедом договорились, но выдержит ли корабль, труд его создателей, хоть малое испытание? Полагаю, именно это бог моря и желает проверить. Так что если холкас на волне развалится, добирайтесь до берега и требуйте казни строивших корабль мастеров.
— Но, повелитель, а вы-то как?
— Я-то с рыбами завсегда договорюсь. Поняли? — Блистательные закивали. — А теперь марш снимать доспехи все четверо!
* * *— Лопни мои глаза! — прошептал Михил из Гаги, разглядывая порт Аарты. — Откуда?!
Пара наших Виснуспасаемых посудин стояла на рейде, дожидаясь прилива и в предрассветных сумерках, среди пришвартованных или стоящих в гавани судов явственно различались пять классических лодий того типа, что обычно рисуют в учебниках истории, в тех их главах, где рассказывается про Рюрика, Ольгу и Святослава.
Корабли, прямо скажем, для наших вод не характерные.
— Что тебя так удивляет в столь примитивных посудинах, князь? — полюбопытствовал я.
— Повелитель, я видел такие только в одном месте — у зимнолесцев. — ответил Морской воевода. — И если я хоть что-то понимаю в морском деле, то это именно их корабли.
— И вправду, странно. Вдоль северного пути они так далеко не ходят, да и зачем бы им плыть до самой Ашшории? В том же Бирсе, если доплывут, товар сбудут по той же, почитай, цене.
Позади раздавались звуки работы и грязные ругательства. После шторма холкас дал течь, и теперь минимум раз в пять часов трюм приходилось осушать с помощью ведер и какой-то матери.
Буря, в которую мы угодили, была хоть и сильной — пентекор Энгеля едва выгребал против волн, пару раз чуть не став для всего экипажа братской могилой, — но кратковременной. Вероятно, экипаж проявлял чудеса мужества, героизма и мастерства. Вполне вероятно.
Только я, скрюченный морской болезнью посреди трюма, в это время мог лишь благодарить все зримые и незримые силы за то, что позавтракать не успел, а поужинал рано и все съеденное давно ушло ближе к прямой
