Сталин и Гитлер - Ричард Овери

Влияние Ницше в России было в равной мере глубоким. Его идея героического неприятия настоящего нашла страстных приверженцев в среде русского марксистского движения. Страстное желание прихода российского «сверхчеловека», который навсегда сметет старый порядок, выражал в своих трудах писатель Максим Горький. Идея героической личности, всецело посвятившей себя борьбе против пороков старого мира и пассивности масс, взывала к революционному движению, партийному активизму28. В литературе предреволюционной России были сильны апокалиптические настроения; ожидания революции в ней смешались с романтическими идеями освобождения и идеализацией личности. Идея спасителя, освобождающего Россию от когтей загнивающего царизма, имела другие корни в народной мифологии: крестьяне ждали прихода «Белого царя», надеясь, что он спасет их от нищеты и даст землю; христианские сектанты жили в ожидании второго пришествия; радикальные интеллектуалы, отброшенные научным социализмом, связали свои революционные устремления со старой традицией мессианской веры. Поэт символист Александр Блок в своей поэме о революции «Двенадцать», написанной в 1918 году, вторил библейским апостолам: «Впереди – с кровавым флагом, и за вьюгой невидим… в белом венчике из роз – впереди – Исус Христос»29. Даже большевистская партия не осталась в стороне от влияния символизма, создавшего культ и миф об исключительной личности. Так, Анатолий Луначарский, ставший первым народным комиссаром просвещения в 1917 году, был наиболее выдающимся представителем так называемого «богостроительного» направления в партии, пытавшегося соединить русскую религию с российским социализмом на основе постулата о создании «совершенного организма», или «сверхчеловека», богоподобного героя революционного движения, согласно концепции Луначарского, «самого религиозного из всех религий»30. Хотя книги Ницше были запрещены и изъяты из советских библиотек в 1922 году под предлогом того, что они проповедовали буржуазный мистицизм и идеалистический взгляд на личность, его приверженцы сохранились среди «богостроителей».

В России тоже был царь. Традиция систематического низкопоклонства существовала здесь задолго до 1917 года. В народе, особенно среди большинства крестьянства, были популярны монархические взгляды, в соответствии с которыми царь воспринимался главным образом как добрый и справедливый, строгий и наказующий по отношению к врагам, поборник народа, «отец-батюшка», защищающий своих детей от коррумпированных чиновников и алчных помещиков31. В период, предшествовавший 1914 году, этот образ значительно померк и продолжал стремительно разрушаться в годы Первой мировой войны, однако культура народного низкопоклонства пережила революцию, в ходе которой она изменила свое направление, взяв своим объектом революционных лидеров. Идея «царя» трансформировалась в революционную метафору; на месте монарха в далекой Москве теперь восседали лидеры революции, денно и нощно думающие о своем народе, вершащие безжалостное правосудие над классовыми врагами, эдакие отцы-батюшки, адвокаты детей в новой России. «Спит Москва, – говорилось в поэме, опубликованной в 1939 году по случаю дня рождения Сталина, – В ночной столице / В этот поздний звездный час / Только Сталину не спится – / Сталин думает о нас. <…> Даже песню Сталин слышит, / Что в степи пастух поет. / Мальчик Сталину напишет – / Из Кремля ответ придет»32. Ленину глубоко претил этот дореволюционный образ мышления, однако события показали, что даже его соратников этот недуг не обошел стороной. «Лидер божьей волей», – писал о Ленине Зиновьев в 1918 году33.

Первый культ личности в постреволюционной России возник вокруг имени Ленина. И это не удивительно. Его личность – аскетичная, усердная, естественным образом выделялась из среды множества свободомыслящих (и более свободомыслящих) деятелей в социалистическом движении. Его всепоглощающая убежденность в том, что он лучше, чем кто-либо другой, знает цель революционной борьбы, проявлялась в его страстной борьбе за самоутверждение в рядах социал-демократического движения и твердой непримиримости ко всему, что он рассматривал как схоластику или интеллектуальную ограниченность. После Октябрьской революции Ленин был движущей силой новой системы. В своем кабинете в Кремле в Москве он встречался с рабочими и крестьянами, которых всегда пропускали к нему, предварительно проведя через дезинфекционную комнату34. Вопреки его собственному убеждению, Ленин приобрел имидж доброго царя – простого, скромного, не чурающегося встреч с простыми людьми и понимающего их проблемы, оставаясь при этом богоподобным основателем нового порядка.

Он был первым, по отношению к которому в 1918 году применили термин «вождь» (традиционно применяемый по отношению к военным командирам), широко использовавшийся в 1920-х годах, когда его начали относить ко всем высшим партийным руководителям – «вождям»35. Проявления огромного уважения, которым пользовался Ленин среди широких масс, невозможно было контролировать, а в кризисные годы гражданской войны партия стала использовать развивающийся культ в целях своего выживания.

Символичный мир, создававшийся в первые пять лет революции, находился под огромным влиянием религиозного прошлого России. Гражданская война представлялась своеобразным манихейским единоборством сил добра и зла, когда революционные святые сражались с контрреволюционными демонами. Лишь постепенно стал вырисовываться образ Ленина как первого среди святых, автора, как об этом писал один поэт в мае 1918 года, «Святой библии труда»36. После покушения на его жизнь в августе 1918 года культ Ленина стал обретать более четкие очертания. Неделю спустя в Петрограде Зиновьев говорил о Ленине как об апостоле и евангелисте российского социализма: «Он воистину был избранником, один из миллионов… Он истинный образец вождя, которые рождаются в истории человечества один раз в пятьсот лет»37. Начиная с этого момента и до самой его смерти в 1924 году Ленину удавалось сдерживать официальную пропаганду, склонную к излишней религиозности, все более свойственной отношению народа к его персоне как христоподобному спасителю; между тем после его смерти народный культ стал переплетаться с официальным культом, который просуществовал весь советский период.

Апогеем официального культа стало решение забальзамировать тело Ленина и поместить его в огромном коммунистическом мавзолее на Красной площади. По некоторым сведениям, автором этой идеи в октябре 1923 года, за несколько месяцев до смерти Ленина, был Сталин, хотя никаких письменных свидетельств заседания, на котором принималось это решение, не сохранилось. В день смерти Ленина Центральным комитетом была создана особая «похоронная комиссия», и намерение сохранить останки почившего вождя уже было внесено в повестку дня дискуссий, которые должны были решить судьбу тела Ленина. Комиссию возглавлял Феликс Джержинский, глава секретной полиции, в нее также вошли все руководящие члены партии (в списке, однако, не было Сталина). Дискуссии о том, что делать с останками Ленина, которые после вскрытия были временно выставлены для церемонии прощания, были очень жаркими. Комиссия к тому времени уже разослала по всему Советскому Союзу «траурное извещение», в котором для публичного потребления была представлена не самая правдивая интерпретация жизни Ленина. Спор разразился вокруг вопроса об использовании смерти вождя для пропаганды революционных достижений среди всего населения либо создания такого образа Ленина, который, возможно, способствовал бы возникновению народного культа38. Мнения разделились по вопросу о бальзамировании.