К дальним берегам - Джил Грегори

Чувствуя от этого слабое утешение, Элизабет тихо постучала в тяжелую дубовую дверь. Дверь открылась почти немедленно.

Темнокожая женщина с высоким подсвечником в руках впустила ее в прихожую и повела через многочисленные неосвещенные комнаты, где Элизабет едва могла различить смутные очертания мебели. Внутренняя обстановка дома производила впечатление таинственности, мебель была как на подбор громоздкая и тяжелая. Проходя через гостиную, она заметила на полу пару золотых канделябров. Затем служанка повела ее по лестнице — длинной, плохо сколоченной и шаткой. Элизабет старалась ни на шаг не отставать от женщины, так как было очень темно и она боялась потеряться в этих закоулках. Наконец служанка решительно повернула в узкий коридор, толкнула дверь и быстро ее открыла. Элизабет вошла в комнату. За ее спиной дверь с шумом захлопнулась.

Комната, в которой она оказалась, была очень большой и необыкновенно красивой. Большую часть ее занимала огромных размеров кровать, стоящая прямо напротив входа. На нее было наброшено фиолетовое шелковое покрывало, подушки из фиолетового шелка отделаны розовыми кружевами и разбросаны в беспорядке в изголовье кровати. На окнах висели фиолетовые занавески, очень подходившие по цвету к покрывалу, а пол покрыт розовым шерстяным ковром. Комната была ярко освещена розовыми свечами, стоявшими в серебряных подсвечниках. Один подсвечник помещался на ночном столике возле кровати, другой украшал туалетный столик. Элизабет медленно направилась к нему. Он был сделан из светлого дерева и очень подходил ко всей остальной мебели, однако ее влекла к себе вовсе не изысканная красота этой вещи — на нем помещались некоторые заинтересовавшие ее предметы. Она увидела там женскую щетку для волос и серебряный гребень, большой флакон духов, далее — прекрасный фиолетовый шелковый носовой платок, коробку с пудрой, немного румян, жемчужные булавки для волос. Возле стола на стуле был раскинут необыкновенной красоты пеньюар глубокого фиолетового цвета, чрезвычайно откровенный, с глубоким вырезом на груди. Элизабет потрогала его, потом подняла глаза к зеркалу, висевшему над туалетным столиком. На нее смотрели оттуда огромные темно-голубые глаза, светлые волосы, незадолго до этого тщательно причесанные, были мокрыми. Девушка, отражавшаяся в зеркале, казалась чужой в великолепии этой комнаты, ее голубое муслиновое платье выглядело слишком простым и детским, шаль, накинутая на плечи, — старомодной.

Как будто во сне Элизабет начала расстегивать платье, стянула его с себя, бросила на пол, затем потянулась к фиолетовому пеньюару. Медленно вынула заколки из волос, и они каскадом рассыпались по ее голым плечам. Она села перед зеркалом, взяла в руки щетку с серебряной ручкой и стала расчесывать волосы до тех пор, пока они не легли мягкими сияющими волнами. Потом снова посмотрела на свое отражение. Глаза в зеркале все еще были темными и сонными, однако сама девушка, казалось, совершенно изменилась. Теперь она прекрасно гармонировала с чувственной элегантностью комнаты. Воздушный пеньюар охватывал фигуру, туго стягивая грудь, которая замечательно обрисовывалась под ним, соски темными пятнышками просвечивали сквозь дымчатую материю. Волосы падали тяжелым золотым водопадом по матовым плечам, а щеки порозовели от возбуждения. Элизабет выглядела необыкновенно прекрасной, как какое-то таинственное чувственное видение ночи. Казалось, комната оказывает на нее завораживающее действие. Кровь горячо и быстро заструилась по жилам, и она почувствовала, как внутри у нее зарождается желание.

Пока Элизабет так сидела, расчесывая волосы и любуясь собою в зеркале, дверь тихонько скрипнула и открылась. В комнату вошел Томас Синклер и осторожно прикрыл за собой дверь. Его бледное, одутловатое лицо было обращено к Элизабет, на нем написано жадное, страстное восхищение. В глазах светился странный огонь, несколько изменивший выражение мертвенного лица. На этом лице расцвела медленная улыбка.

— Моя крошка, на самом деле ты еще очаровательнее, чем я мог себе вообразить. Встань, пожалуйста, чтобы я мог вволю насладиться этим волшебным зрелищем.

Элизабет почувствовала, что в этот момент чары с нее как будто спали. С ужасом она обнаружила, что одета, как падшая женщина, обнажена, а пеньюар на самом деле почти прозрачен. Элизабет встала, колени подгибались. Все чувства, которые, казалось, покинули ее навеки, вдруг внезапно вернулись и ввели ее в состояние безнадежности, отбросили назад, захватили тело с буйной, властной силой. Гнев и отчаяние обрушились на нее, как удар. Ей стало стыдно за свою внешность. Должно быть, что-то из этих чувств отразилось на ее лице, пока она стояла, дрожа, перед Синклером, потому что его улыбка стала еще более широкой.

— Что с тобой, моя любовь? Ты смущена? Иди ко мне, скоро мы познаем близость, которая не оставит места никакому смущению. Иди же сюда.

Она отступила назад и уперлась в гладкое дерево туалетного столика.

— Майор Синклер, прошу вас, не делайте этого!

— Очень мило, моя дорогая. Скромность тебе к лицу. Тем не менее мы оба очень хорошо знаем, что это всего лишь игра. А ты на самом деле настоящая, опытная женщина.

— Александр Бурк меня изнасиловал! — закричала она. — Вы что, не понимаете? Я вовсе не развратница, за которую вы меня принимаете!

— Развратница? Чепуха. Разве эта комната выглядит подходящей для разврата? Ты моя… любовница. И в таком качестве пожнешь чудесные плоды своего нового положения. Не беспокойся, Элизабет, я вовсе не скуп. Наоборот, если ты будешь хорошо себя вести, я буду для тебя великодушным хозяином.

Он раскинул руки и двинулся вперед, но Элизабет отскочила к дальнему углу кровати, дыхание ее стало прерывистым. Трудно поверить, что еще совсем недавно она совершенно смирилась со своей судьбой. Теперь все это казалось ей невыносимым. Элизабет безнадежно перебирала в уме возможности бегства, пыталась найти какие-нибудь слова, которые отвлекут его, отсрочат насколько можно близость. Теперь ей очень досаждала ее нагота под прозрачным пеньюаром, и она чувствовала себя беспомощной более чем когда-либо. Ужас захлестывал, дыхание вызывало в груди мучительную боль.

Без всякой надежды она произнесла:

— Мой… мой дядя чувствует себя хуже, вы, наверное, знаете. Скоро… он наверняка умрет. И тогда у вас не будет надо мной никакой власти.

Синклер весело рассмеялся.

— Я в этом сомневаюсь. Скоро для всего английского общества в Калькутте станет очевидным, что мы состоим в интимных отношениях. Я уже кое о чем намекнул мистеру Рихтону, чья жена, насколько я помню, уже наблюдала однажды ваш внезапный уход с приема. — Он лениво вытащил из кармана своего голубого костюма табакерку и открыл ее. — Можешь быть спокойна, моя крошка, молва распространяется со страшной скоростью, а уж сплетни тем более. Твой дядя умрет, и тебя не станут принимать в обществе. Я уверен, что в конце концов ты возьмешься за ум и обратишься ко мне за помощью. И я окажу тебе покровительство со всем великодушием. — Он взял маленькую щепотку табака и положил табакерку обратно в карман, затем в задумчивости посмотрел на Элизабет. — Раньше в этой комнате жила одна индийская девушка — немного старше, чем ты, немного более опытная, возможно, и, разумеется, не столь прекрасная. Тебе здесь нравится? Если ты что-нибудь пожелаешь, пожалуйста, сразу же дай мне знать. Может быть, одежда, украшения или духи. Надеюсь, ты оценишь мой вкус. — Он начал раздеваться, потом добавил одобрительно: — Между прочим, этот пеньюар тебе очень идет, моя дорогая.