Воины Крови и Мечты - Желязны Роджер Джозеф

Нудистский бар напротив уже работал, желтая лента исчезла.

Бар был почти полон. Дороти встретила его у двери. Она была в жакете, блузке и темной юбке. Брошку в виде тигра она переколола со свитера на лацкан жакета. Она сказала:

— Ты хорошо выглядишь, Барнс. Я почти готова вновь выйти за тебя замуж.

Он поднял бровь. Хотя в баре было темно, но она могла рассмотреть его лицо в свете лампы, стоящей на ее столе.

Она сказала:

— Шучу.

Он уселся на свободный стул за стойкой и заказал свой обычный стейк и кофе. Сегодня оно его не подстегнет. Он и без того слишком хорошо себя чувствует. Скоро закончит работу в «Нейтронном Малыше», получит чек и поищет себе квартиру, чтобы съехать с кушетки у Чима и начать жизнь сначала.

Оркестр окончил первый номер и перешел ко второму. Подошла Дороти, положила руки ему на плечи и заслушалась, как мальчик наигрывает «Все это ты».

Бар уже почти опустел. Поздно засиживаются только по выходным. В будни закрывались рано.

Дверь распахнулась, кто-то закричал. Бэнгер повернулся на стуле. В дверях, выкрикивая команды, стояли два юнца. На обоих были бейсбольные кепки козырьками назад. У одного — большой шрам на щеке. Они размахивали автоматическими пистолетами. Посетители попадали на пол. Бармен исчез. Трио Уэйна Мастерса побросало инструменты, все, кроме мальчика-трубача. Он стоял с закрытыми глазами, самозабвенно выводя мелодию.

Один из налетчиков пробежал до середины зала, нацелил пистолет на трубача и перерезал его пополам короткой очередью. Второй навел пистолет на бар и разнес зеркало и стоявшие под ним бутылки.

Оттолкнув Дороти, Бэнгер взлетел во стула, прыгнув прямо на налетчика. Правой рукой он выбил у юнца оружие и крепко ударил его в лицо. Почувствовал приятный хруст суставов пальцев о челюсть.

Второй налетчик отвернулся от эстрады и второй очередью перерезал обоих — и своего напарника, и Бэнгера.

Майкл Стэкпол

Кровавый долг

Коротко, ясно и по делу. Что я еще могу сказать?

Ночь была черной, словно слепота. Я сумела разглядеть его лишь потому, что он был еще чернее, он был ничто. Подобно темной и холодной обсидиановой статуе, движущейся сквозь ночь, он бесшумно крался по черепичной крыше, нависавшей над двориком. Он струился в ночи, неумолимый и невидимый, как смерть, которую он нес с собой.

Когда ветер переменился, он замер, ожидая, что тот донесет до него запах, звук, нечто такое, что помогло бы ему опознать того, кто его поджидал. Он знал, что там кто-то есть, кто-то должен там быть. Лорд Кусуноки не мог остаться без охраны. Он убьет того, кто сторожит, потом убьет лорда. Тогда он завершит свое предательство.

Он опустился на четвереньки и пополз по краю крыши. Другой наблюдатель потерял бы его на фоне черного неба, но не я. Я знала, куда смотреть. Я знала, куда он должен двигаться. Я знала его лучше, нежели он знал себя.

Он спрыгнул на мощеный пол дворика. Пальцы ног в мягких кожаных таби обхватили камни, а мощные ноги смягчили удар от падения. Левая рука вытянулась и коснулась земли, удерживая равновесие. Правая сжимала закопченный меч-катану. Он вновь оглядел двор в поисках часового.

Я позволила ему увидеть меня. Я не вышла из тени, не шевельнула оружием. Я не произвела ни малейшего звука. Я просто дала ему увидеть меня.

Он не проявил внешних признаков шока, шока от того, что не заметил стража, и от того, что узнал этого стража. Он выпрямился и поклонился мне.

— Они оказывают мне честь, посылая тебя для моей поимки. — В его тоне слышались издевательские нотки.

Я ответила на его поклон. Он думал, что я не могу читать по его лицу, спрятанному под матерчатой маской. Он полагал, что скрыт от меня, но я читала по его глазам и его позе, даже по его дыханию. Он был изумлен, доволен и уверен в себе. Он видел во мне не препятствие, а лишний повод обогатить свою легенду красочными подробностями.

Я прищурилась:

— Они решили, что ты не осмелишься выбрать этот путь, и ждут тебя у южной стены.

Его маска натянулась, выявляя скрытую от глаз улыбку. Уверенность в себе и презрение.

— Женщина, тебе здесь нечего делать. Уходи, и я сохраню тебе жизнь.

Его слова ободряли меня, предлагая спасение. Они были подобны тишине между двумя шипениями змеи.

Я покачала головой.

— Уйти и обесчестить мой клан, как это сделал ты? Я лучше перережу себе горло. Ты должен мне и моему клану. Я пришла забрать долг. — Его улыбка исчезла. — И я заберу его сейчас.

Он тоже прищурился, выказывая сознательную попытку перебороть истинные чувства. Его переполняло недоверие, подкрепленное воспоминаниями. Затем холодность, черная дыра его жизни, высосала из его глаз все, кроме ненависти.

— Под силу ли тебе забрать этот долг, женщина? Не окажется ли он слишком тяжким для тебя?

Я отказалась играть с ним в жалость, отказалась обвинять других в том, что совершил он, полностью осознавая, что все происходящее означает и для него, и для меня.

— Долг велик. Жизнь моего мужа, взятая его собственными руками. Презрение лорда Кусуноки, отказавшего мне в той же милости. Бесчестье, выпавшее на долю моего клана после твоего предательства. Это огромный долг, и его нужно взять, пока ты его не увеличил. Но тяжесть его падет не на меня. Тебе его нести.

Его улыбка вернулась, и мощь сотрясла все его тело.

— Я убью тебя, женщина, а ты не сможешь убить меня. И ты это знаешь.

Я почувствовала, как напрягся мой живот.

— Мы любим друг друга…

— Это ты любишь меня. У меня больше нет любви… во всяком случае, к тебе.

— Твоя неспособность любить проявилась в твоих делах. — Я сосредоточилась на своем дыхании, не поддаваясь ярости и боли. — Если бы у тебя была любовь, ты убил бы себя сейчас, чтобы исправить то, что ты совершил. — Я почти успокоилась. Мною двигала любовь, а значит, в моих делах не должно было быть злобы или ненависти. — Не хочешь сначала выпить со мной чаю?

Его тело сотряслось от смеха, которому он не дал прорваться в звуке.

— Я и так потерял с тобой время. Подойди, и я убью тебя.

Я выступила из тени и встала напротив него. Мы были одинаково одеты, начиная с таби и хакама и кончая стегаными куртками, перчатками и масками. Наша одежда была черной — эмблема клана на моем кимоно была замазана черным, на его — срезана. Моя катана, как и его, была заточена. Лезвия стали невидимыми в темноте.

Мы поклонились друг другу, причем его поклон был ниже моего. Не из уважения, по привычке. Его разум восставал против этого, но тело само проделывало то, что совершало много раз. Мы выпрямились в пяти шагах друг от друга и заняли боевую позицию.

Сжимая рукоятку меча обеими руками, я держала его поднятым вертикально у правого уха. Я присела, широко расставив ноги. Левая нога ближе к нему, левый бок открыт.

Его клинок почти сливался с чернотой фигуры. У него была хорошая посадка, ноги широко расставлены и готовы к прыжку. Меч он держал перед собой, защищая себя от паха до глаз.

Мы ждали.

Незаметно пролетела вечность. Мы оба были мертвы и живы. Атака могла продлиться столетие, а контрудар занял бы время, равное удару сердца. Это была игра в ожидание, где время нельзя замечать, ибо если время войдет в игру, с ним придет нетерпение.

Для игры в ожидание нетерпение означает смерть.

Сквозь тучи пробились звезды, выявив знамения, понятные колдунам и предсказателям. Та или эта звезда могла означать его или мою смерть. Или это боги дразнили нас небесными искрами, подобными тем, что полетят от наших клинков, когда они встретятся?

Если наши клинки встретятся.

В какой-то неуловимый, бесконечный момент все началось и закончилось. В своих черных одеждах, окруженных тьмой, с невидимыми, острыми как бритвы клинками в руках, мы были тенями внутри тени. Подобно струям маслянистого дыма, мы сошлись, переплелись, прошли насквозь друг друга. В тот краткий миг мы стали одним целым, как было когда-то.