Запечатанное письмо - Эмма Донохью

— И последний вопрос, Дафф. Вы видели когда-нибудь собственными глазами акт прелюбодеяния между миссис Кодрингтон и каким-либо мужчиной? — Хокинс медленно выговаривал каждое слово, будто обращался к слабоумному.

— Да вроде как нет.

— Достаточно было просто сказать «нет».

Дафф спустился с возвышения, и снова встал Боувил:

— Так все и продолжалось.

Хелен уже узнавала его ключевую фразу, которую он с каждым разом произносил все более мрачным тоном. Далее он зачитал письменные показания под присягой, полученные у свидетелей на Мальте агентами, облеченными соответствующими полномочиями. Собранные сведения о множестве нескромных эпизодов подействовали на Хелен чрезвычайно угнетающе. Сидящие впереди нее женщины явно узнали ее; они то и дело оборачивались взглянуть на нее и перешептывались. Вместо того чтобы скрывать, эта несчастная вуаль скорее выдавала ее, как горящая шапка на голове вора! Но она выслушает все до конца, сколько бы ни длилась эта пытка.

Она не могла поверить своим глазам, когда следующей свидетельницей оказалась не кто иная, как миссис Николс, которая сегодня утром услужливо подавала ей завтрак. Какое вероломство!

— Вы можете описать этот дом как христианский? — спросил Боувил.

— Ну… — Слабый вздох. — Адмирал с девочками молится каждое утро, но хозяйка при этом не присутствует. И в церковь она ходит не больше двух раз в неделю.

«И я держала ее все эти годы, тогда как она готова меня с грязью смешать…»

— Вы можете сказать нам, где спали члены семьи на Мальте в летние месяцы?

— О да! — оживилась миссис Николс. — Из-за страшной жары в доме адмирала невозможно было находиться, поэтому адмирал забирал дочерей и нас, слуг, и отвозил на «Азов», где мы и проводили ночь, но миссис предпочитала каждый вечер ехать домой. Говорила, что там ей лучше спится. — Она саркастически поджала губы.

— А теперь расскажите нам, пожалуйста, о поездке в Курмайор, курорт, расположенный на франко-итальянской границе, в августе 1860 года.

У Хелен все сжалось внутри; она забыла, что и об этом будут говорить.

— Общество состояло из миссис Кодрингтон, ее родителей, двух ее дочерей, меня и горничной, — перечисляла миссис Николс, как школьница заученный урок. — Через несколько дней в том же отеле остановился лейтенант Милдмей, будто бы случайно. Я слышала, как хозяйка представила его новым знакомым как своего кузена!

— Она обращалась к вам с просьбой отнести в его номер письмо?

Кивок.

— И когда я возразила, она сказала: «Вот глупая! Тогда его отнесет Мэри!»

Неужели Хелен действительно так сказала? Впрочем, возможно.

— А в Валлетте вы видели ответчицу и лейтенанта наедине? — спросил Боувил.

— Да! Однажды, когда она была еще в постели, он провел в ее комнате десять минут, — с готовностью ответила миссис Николс. — Я это знаю, потому что мне все время приходилось заходить в ее спальню по делу.

— И во что она была одета, в ночную сорочку?

— Да, с накинутой поверх блузой, — неохотно признала та. — Она разложила на покрывале покупки из Неаполя и Легхорна и просила его отвезти носовые платки в Англию и отдать их вышить.

Совершенно невинный разговор; Хелен едва его помнит. В те дни ни она, ни Милдмей и не думали что-то скрывать.

— Да! А в другой раз у хозяйки от ходьбы появился нарыв на подошве, и он вскрыл его своим перочинным ножиком.

Упоминание о подобной интимной услуге вызвало в зале гул и шорох. Хелен слабо усмехнулась под вуалью. Он сделал это так искусно, что она почти не почувствовала боли.

Миссис Николс явно вошла во вкус.

— А еще как-то вечером я застала его сидящим на лестнице.

— Кого, Милдмея?

— Нет, прошу прощения, на этот раз я говорила про полковника Андерсона. Я сказала: «Вы меня напугали!» — а он засмеялся.

Это у него общая черта с Милдмеем, оба ужасно смешливые. Ей это нравилось. Она не может точно вспомнить, что еще там было. Неужели ее дважды купили за минуту веселья?!

— А потом еще был случай, тоже вечером, уже после десяти… Я шла по темному коридору, — таинственным голосом произнесла миссис Николс, — и едва не наткнулась на них — на нее и снова на Андерсона, хочу я сказать, — они обнимались. Я бегом вернулась в свою комнату.

— Что на ней было надето в этот час?

— Широкая красная юбка и фланелевая блуза, — докладывала экономка.

— Итак, миссис Николс, — быстро сказал Боувил, — можете ли вы сказать, что к 1862 году полковник Андерсон начинает занимать место лейтенанта Милдмея в качестве постоянного кавалера ответчицы?

— Верно! Мы все заметили это изменение. Обычная смена, как сказал один из лакеев.

Это замечание вызвало такой хохот, что судья Уайлд вынужден был прибегнуть к помощи молотка, чтобы восстановить тишину.

Наступила очередь Хокинса задавать вопросы экономке. Хелен нетерпеливо подалась вперед, крепко стиснув руки.

— Некоторое время назад, когда с вами беседовал мой коллега мистер Фью, разве вы не признали, что никогда не видели что-либо действительно неподобающее между вашей хозяйкой и каким-либо мужчиной?

Миссис Николс недовольно поджала тонкие губы.

— Ну, может, я так и сказала.

Нужно было видеть дышащий благородным негодованием взгляд, который он устремил на членов жюри.

— Милорд, больше вопросов нет!

Экономка явно разочарована.

— Но Фью не просил рассказывать все, что я знаю, чтобы не поставить меня в неловкое положение перед моим мужем, — бессвязно пробормотала она. — И потом, тогда я не давала присягу, как сейчас.

— Вот как? Следовательно, вы говорите правду лишь при особых обстоятельствах?

Казалось, что миссис Николс вот-вот расплачется.

— Можете спуститься, — кивнул ей судья.

«Ей-богу, сегодня же рассчитаю эту мерзавку, пусть даже мне самой придется поджаривать тосты!» — решила Хелен.

На помост поднялся незнакомый человек в блестящей фуражке полисмена с жезлом на поясе.

«Это как перед самой смертью, — подумала Хелен, — знакомые и забытые лица призраками проплывают перед глазами».

— Джон Роув, — мрачно представился незнакомец. — Работал в портовой полиции в Валлетте.

— Расскажите суду, что произошло десятого июля текущего года, — попросил Боувил. — А именно примерно за месяц до возвращения Кодрингтонов в Англию.

— Да, сэр. — Роув посмотрел в пол, но почему-то кажется, что он делает это от смущения, а не потому, что избегает смотреть на адвоката. — Я хорошо помню тот вечер потому, что на пристани играл оркестр, а в городе была иллюминация из-за какого-то католического праздника.

У Хелен вспыхнули щеки: она тоже помнила тот вечер.

— Я шел к воротам провиантского склада и увидел ее…

— Ответчицу?

— Да. Она шла мне навстречу, а за ней полковник Андерсон… то есть соответчик, — поправился он, — и приводил в порядок свой мундир.

Из зала донеслись презрительные смешки.

— Могу я попросить вас выразиться более определенно? — в своем учительском тоне спросил Боувил.

— Ну, он застегивал… это… штаны, — ответил Роув, не поднимая взгляда.

«Боувил всегда выжидает секунду-две после какого-нибудь шокирующего момента, чтобы придать ему вес», — подумала Хелен.

— Миссис Кодрингтон разговаривала с вами? — спросил он чуть погодя.

— Она отвлекла меня какими-то вопросами о голубях.

Снова смех, даже гогот. Да, Хелен вспомнила интересный разговор об использовании почтовых голубей в работе полиции. Все эти совершенно невинные мгновения ее прошлого сейчас возникают в ярком свете рампы, как мрачные сцены из «Отелло».

Встал ее барристер. Его светские манеры не в силах скрыть охватившего его негодования.

— Эта выдумка про спущенные брюки просто невероятна! — гневно заявил Хокинс. — Действительно ли было настолько светло, Роув, что вы разглядели каждую подробность одежды джентльмена?

— В ту ночь было полнолуние из-за праздника… Я хотел сказать, — поправился полисмен, — что этот праздник проводится у них как раз в полнолуние.

— Если вы стали свидетелем такой шокирующей сцены, то почему сразу не доложили об этом своему начальству?

— Осмелюсь сказать, я выбросил это из головы.

— Сэр, вы знакомы с логикой?

Полисмен стиснул челюсти.

— В логике есть критерий, известный под названием парсимония, экономия, что в юридическом смысле означает, — обратился Хокинс к присяжным, — что из двух объяснений какого-либо факта верным обычно является более простое из них. Принимая во внимание, что соответчик стоял у воды, не думаете ли вы, что он расстегнул одежду, чтобы удовлетворить естественную потребность? Если позволит суд — не является ли мочеиспускание более простой и, следовательно, более правдоподобной причиной беспорядка в его одежде, чем акт прелюбодеяния?