Деникин. Единая и неделимая - Кисин Сергей Валерьевич

6 февраля Новочеркасск попросил ТРИ ДНЯ на размышление, а 7-го атаман Назаров, не сумевший совладать со своими капитулянтами и сотворить хотя бы подобие мобилизации, уже подал в отставку.

Чистый «силовой прием» давления на своих. Круг прислал делегацию: «Войсковой круг единогласно просит и настаивает, чтобы генерал Назаров в этот грозный час не слагал с себя полномочий войскового атамана и тем самым исполнил бы долг истинного сына Тихого Дона». «Истинный сын», конечно же, забрал отречение обратно — «Долг свой исполню». Политес соблюли, солдат от этого на фронте не прибавилось.

8 февраля большевики начали обстрел Ростова тяжелыми орудиями из Батайска во фланг отступавшим добровольцам генерала Черепова. Удерживать вокзал стало бессмысленно. Корнилов приказал первыми двигать на Аксайскую обозы, чтобы не сковывали движение армии. Колымаги с тем, чем сумели запастись за эти месяцы, потянулись на восток через Нахичевань. Ушли на Аксай несколько вагонов с припасами, которые успели увести у пробольшевистски настроенных железнодорожников.

9 февраля Черепов, еще удерживавший кирпичный и цементный заводы в Ростове, доложил, что больше обороняться не может, иначе будет отрезан красногвардейцами Темерника и наступающими частями Сиверса со стороны Хопров и Чалтыря. Ему приказали уходить через город на Аксайскую. По левому берегу Дона от Батайска на Ольгинскую отступал генерал Марков с ротой моряков.

Командующий Ростовским районом генерал Африкан Богаевский распорядился отпустить гимназистов и кадетов из учебных заведений и закрыть магазины. В городе был объявлен комендантский час с 6 часов вечера. В 4 часа дня Богаевский объявил градоначальнику Зеелеру, что армия уходит и снимает караулы с особо охраняемых объектов. Вся канцелярия командующего была погружена на два автомобиля и двинулась в Нахичевань. За городом авто Богаевского угодило в сугроб и застряло там навеки.

В 5 часов начало смеркаться. Дом Парамонова на Пушкинской гудел как улей, добровольцы готовились выступать. Деникин отдал приказ строиться войскам. В каре перед домом замерли истощенный Корниловский ударный полк (одна только сводная рота при обороне Ростова из 120 человек потеряла 100), обескровленные Новочеркасский, 1-й и 2-й Ростовские офицерские батальоны, батальон юнкеров, рота студентов, морская рота, партизаны. Уныло стояли гимназисты-галичане из только что сформированного из беженцев из Закарпатья «Карпато-Русского отряда», мечтавшие отстоять интересы русскоязычного населения Галиции при разгуле украинского национализма. Корнилов обещал заняться этим после освобождения России от большевиков.

Кавалерии почти не было, от отряда Гершельмана осталось 10 сабель. Совсем немного лошадей было во 2-м кавдивизионе полковника Петра Глазенапа. Лошади стоили дорого, и покупать их у казаков было накладно для добровольческой казны. Деникину доложили: согласно списочному составу, в строю 242 штаб-офицера (190 полковников), 2078 обер-офицеров (215 капитанов, 251 штабс-капитан, 394 поручика, 535 подпоручиков, 668 прапорщиков), 1067 рядовых (в том числе юнкеров и кадетов старших классов — 437), 630 добровольцев низших чинов (364 унтер-офицера и 235 рядовых, в том числе 66 инженеров-саперов из пленных чехов капитана Ивана Немечека). Медицинский персонал: 148 человек — 24 врача и 122 сестры милосердия).

У историка Сергея Волкова такие сведения по составу Добрармии, ушедшей в Ледяной поход: среди 3683 бойцов было 36 генералов (в том числе 3 генерала от инфантерии и генерала от кавалерии и 8 генерал-лейтенантов), 190 полковников, 50 подполковников и войсковых старшин, 215 капитанов, ротмистров и есаулов, 220 штабс-капитанов, штабс-ротмистров и подъесаулов, 409 поручиков и сотников, 535 подпоручиков, корнетов и хорунжих, 668 прапорщиков, 12 морских офицеров (в том числе 1 капитан 1-го ранга и 1 капитан 2-го ранга), 437 вольноопределяющихся, юнкеров, кадет и добровольцев и 2 гардемарина, 364 унтер-офицера (в том числе подпрапорщиков и им равных), 235 солдат (в том числе ефрейторов и им равных) и 2 матроса. Кроме того — 21 врач, 25 фельдшеров и санитаров, 66 чиновников, 3 священника и 14 гражданских лиц. Из 165 женщин 15 были прапорщиками, 17 рядовыми доброволицами, 5 врачами и фельдшерицами, 122 сестрами милосердия и только 6 не служили в армии. Всего в походе, не считая женщин и гражданских лиц, приняли участие 2325 офицеров и 1067 добровольцев. По возрасту — старше 40 лет было около 600 человек и около 3000 — моложе.

Из 2350 представителей командного состава по своему происхождению 21 % был из потомственных дворян, 39 % — выходцев из семей офицеров невысокого звания, 40 % — из мещан, казаков, крестьян. Подавляющее большинство добровольцев были монархистами по убеждению, распевающими в казармах «Боже, царя храни», что так злило казаков и подливало масла в огонь большевистской агитации. От потомственного дворянского офицерства, которыми, собственно, и были «поручики Голицыны», еще после 1915 года остались рожки да ножки. Младшие отпрыски семей, которые большевики «идеологически» уничтожали «под корень», о реальной войне имели смутное представление и в Добровольческой армии были такими же новиками, как и любой мобилизованный крестьянин. Иными словами, Белая Армия была по-настоящему «народной».

Командующий «народной армией» генерал Корнилов — в полушубке с белым воротником и огромной текинской папахе, словно пилигрим-богомолец. С палкой в руке и с вещмешком за плечами. Махнул рукой. На ободряющие речи времени не оставалось. Красные уже входили в город со стороны Темерника.

Накануне он говорил с тревожным беспокойством о своей семье, оставленной без средств, на произвол судьбы среди чужих людей и о том, что больше, вероятно, встретиться не придется. Как в воду глядел…

Армия двинулась, роты гулко топали по заснеженной мостовой, командующий бодро шагал впереди. Один из всадников конного дивизиона предложил Корнилову свою лошадь. Тот отказался. Его догнал Богаевский с чемоданчиком штабных бумаг из застрявшего в сугробе авто. Пошел рядом молча, говорить было не о чем. По его признанию: «Невесело было на душе… Еще не улеглись тяжелые впечатления прощания с бедной, беззащитной семьей, которую я не мог взять с собой; полная неизвестность, что ждет нас впереди, кровавые неудачи недавних дней, тяжкие потери, гибель атамана Каледина, неясное для нас настроение донцов — все это тяжелым камнем лежало на сердце».

Армия отступала. Отступление прикрывал аръергард из 80 офицеров. Тащился бесконечный обоз, набитый граммофонами, швейными машинками, узлами, тюками, чемоданами, ящиками. Из чего-то дельного в нем были 500 комплектов белья, 8 тысяч банок консервов. Колонны догоняют извозчичьи пролетки, из них выскакивают офицеры, ищут свои подразделения.

Командует эвакуацией генерал Марков. Повозок не хватает, у грузовиков нет бензина, ни один броневик не был отремонтирован. Пришлось их бросить, как и пять аэропланов «Вуа-зен» в Новочеркасске — с собой не потащишь, аэродромов в пути не предвидится. В Ростове было несколько тысяч прекрасных ломовых лошадей, но Корнилов не решился реквизировать даже сотни.

Но Марков не Корнилов. Ему кричат: «Ваше превосходительство, достать лошадей и повозок невозможно». «Чушь какая», — профессор Академии Генштаба чугунным кулаком долбанул по прикрепленному к столбу пожарному сигналу, стекло в дребезги. Через четверть часа примчалась пожарная команда на двойке лошадей. Бранд-майора нежно ссадили под белы рученьки, лошадей перепрягли в повозки с пулеметами.

Деникин писал: «По бесконечному, гладкому снежному полю вилась темная лента. Пестрая, словно цыганский табор: ехали повозки, груженные наспех и ценными запасами, и всяким хламом; плелись какие-то штатские люди; женщины — в городских костюмах и в легкой обуви вязли в снегу. А вперемежку шли небольшие, словно случайно затерянные среди «табора», войсковые колонны — все, что осталось от великой некогда русской армии… Шли мерно, стройно. Как они одеты! Офицерские шинели, штатские пальто, гимназических фуражки; в сапогах, валенках, опорках… Ничего — под нищенским покровом живая душа. В этом — все».