Лилия долины - Оноре Бальзак

Влажная и горячая ручка опустилась на мою руку и тихо сжала ее.

— У вас благородная душа, Феликс, — сказал граф; затем не без изящества обнял графиню за талию и нежно привлек к себе, говоря: — Простите, дорогая, бедного больного старика, который хочет, чтоб его любили больше, чем он того заслуживает.

— Некоторые сердца — само великодушие, — ответила она, опуская голову на плечо графа, который принял ее слова на свой счет.

Его ошибка смутила графиню, она затрепетала, гребешок выскользнул у нее из прически, волосы распустились, лицо побледнело; почувствовав, что она теряет сознание, поддерживавший ее муж вскрикнул, подхватил на руки, как девочку, и отнес на диван в гостиную, где мы окружили ее. Анриетта все еще держала меня за руку, как бы говоря, что только мы двое знаем тайный смысл этой сцены, с виду такой простой, но растерзавшей ей сердце.

— Я виновата, — тихо сказала она мне, когда граф отошел, чтобы принести ей стакан воды, настоенной на апельсиновой корке, — я тысячу раз виновата перед вами, ибо хотела довести вас до отчаяния, вместо того чтобы быть снисходительной. Дорогой мой, вы удивительно добры, я одна могу это оценить. Я знаю, бывает доброта, внушенная страстью. Мужчины могут быть добры по разным причинам: в силу пренебрежения, увлечения, по расчету, по слабости характера; вы же, мой друг, проявили сейчас безграничную доброту.

— Если это так, — сказал я, — то знайте: все, что во мне может быть хорошего, исходит от вас. Разве вы забыли, что я ваше творение?

— Этих слов довольно, чтобы осчастливить женщину — ответила она; в эту минуту вернулся граф. — Мне лучше, — сказала она, вставая, — теперь мне нужен свежий воздух.

Мы спустились на террасу, наполненную ароматом цветущих акаций. Она оперлась на мою руку, прижимая ее к сердцу, и отдалась грустным мыслям, но, по ее словам, она любила эту грусть. Ей, верно, хотелось остаться со мной наедине, но ее чистое воображение, чуждое женских уловок, не находило предлога, чтобы отослать детей и мужа; и мы болтали о всяких пустяках, пока она ломала себе голову, как бы улучить несколько минут, чтобы излить мне свое сердце.

— Я так давно не каталась в коляске! — сказала она наконец, любуясь красотой тихого вечера. — Господин де Морсоф, прикажите подать карету, мне хочется покататься.

Она знала, что до вечерней молитвы нам не удастся поговорить, и боялась, что потом граф затеет игру в триктрак. Она могла бы побыть со мной на согретой солнцем, благоухающей террасе, когда муж ляжет спать; но, быть может, она боялась остаться наедине со мной под густым шатром из листвы, сквозь которую проникал трепетный лунный свет, и гулять вдвоем вдоль балюстрады, откуда открывался широкий вид на долину, по которой струился Эндр. Подобно тому, как темные, молчаливые своды храма располагают к молитве, так и освещенная луной листва, напоенная волнующим благоуханием и овеянная смутными весенними звуками, заставляет дрожать все струны нашей души и ослабляет волю. Природа усмиряет страсти у стариков, но в юных сердцах возбуждает их; мы это знали! Два удара в колокол возвестили, что наступил час молитвы. Графиня вздрогнула.

— Анриетта, дорогая, что с вами?

— Нет больше Анриетты, — ответила она. — Не заставляйте ее родиться вновь: она была требовательна, капризна; теперь у вас есть спокойный друг, добродетель которого укрепилась благодаря словам, внушенным вам свыше. Мы поговорим об этом потом. Не будем опаздывать к молитве. Сегодня моя очередь ее читать.

Когда графиня произносила слова молитвы, прося у бога помощи в жизненных невзгодах, она вложила в них столько чувства, что потрясла не одного меня; казалось, она вновь проявила свой дар ясновидения и предугадала ужасное страдание, которое я вскоре невольно причинил ей, совершив оплошность, ибо забыл о нашем уговоре с Арабеллой.

— Мы успеем сыграть три кона, пока запрягут лошадей, — сказал граф, увлекая меня в гостиную. — Потом вы покатаетесь с моей женой, а я лягу спать.

Как обычно, наша игра протекала очень бурно. Из своей комнаты, а может быть, из спальни Мадлены, графиня услышала сердитый голос мужа.

— Вы, право, нарушаете долг гостеприимства, — сказала она графу, входя в гостиную.

Я посмотрел на нее с недоумением: я все еще не привык к ее суровости; в прежнее время она не старалась избавить меня от тирании графа; ей было приятно тогда, что я разделяю ее страдания, а я терпеливо сносил их из любви к ней.

— Я отдал бы жизнь, — шепнул я ей на ухо, — чтобы снова услышать, как вы говорите: «Бедный друг, бедный друг!»

Она опустила глаза, вспомнив случай, на который я намекал; затем украдкой взглянула на меня, и я прочел в ее взгляде радость женщины, увидевшей, что самое незаметное движение ее сердца ценится дороже бурных наслаждений плотской любви. И тут, как всегда, даже если она причиняла мне боль, я простил ей, чувствуя, что она понимает меня. Граф проигрывал; он заявил, что устал, чтобы прервать игру, и мы решили пройтись вокруг лужайки, пока не подали коляску; как только мы остались одни, лицо мое просияло такой радостью, что удивленная графиня посмотрела на меня вопрошающим взглядом.

— Анриетта жива, — сказал я, — она еще любит меня; вы оскорбляете меня с явным намерением разбить мне сердце; я еще могу быть счастливым!

— Если во мне оставалась еще тень этой женщины, — ответила она с ужасом, — теперь вы ее уничтожили. Благословен бог, который дает мне силы терпеть эту заслуженную мною пытку. Да, я еще слишком люблю вас, я могла пасть, но англичанка осветила угрожавшую мне бездну.

Тут нам подали карету, и кучер спросил, куда ехать.

— Выезжайте по главной аллее на шинонскую дорогу, а затем сверните в ланды и возвращайтесь по дороге из Саше.

— Какой сегодня день? — спросил я с излишней поспешностью.

— Суббота.

— Не выезжайте на эту дорогу, сударыня: в субботу вечером там много торговцев птицей, они едут в Тур и загромождают путь своими телегами.

— Поезжайте, куда я вам приказала, — сказала графиня кучеру.

Мы оба слишком хорошо знали малейшие оттенки голоса друг друга и не умели скрывать наши чувства. Анриетта все поняла.

— Вы не подумали о торговцах птицей, когда выбирали эту ночь, — сказала она с легкой иронией. — Леди Дэдлей в Туре. Не лгите. Она ждет вас недалеко отсюда. «Какой сегодня день? Торговцы птицей! Громоздкие телеги!» Разве вы когда-нибудь вспоминали о них, когда мы прежде гуляли с вами?

— Это лишь доказывает, что в Клошгурде я обо всем забываю, — ответил я бесхитростно.

— Она ждет вас?

— Да.

— В котором часу?

— Между одиннадцатью и двенадцатью.

— Где?

— В ландах.

— Не обманывайте меня, она ждет под ореховым деревом?

— Нет, в ландах.

— Мы поедем туда, — сказала она. — Я хочу ее видеть.

Услышав эти слова, я понял, что судьба моя решена безвозвратно. Я сразу подумал, что мне придется закончить браком наш роман с леди Дэдлей, прекратив мучительную борьбу, грозившую истощить все мои чувства и лишить меня изысканных наслаждений, которые под множеством ударов облетят, как нежные цветы, не давшие плодов. Мое упорное молчание огорчило графиню, великодушие которой я еще не оценил до конца.

— Не гневайтесь на меня, дорогой, — сказала она своим серебристым голосом, — это мое искупление. Вас никогда не полюбят так, как вы любимы здесь, — продолжала она, прижав руку к сердцу. — Разве я не призналась вам сама в своей любви! Но маркиза Дэдлей спасла меня. Ей все земные страсти, и я им не завидую. Мне светлая небесная любовь! Со дня вашего приезда я прошла бесконечно длинный путь. Я постигла смысл жизни. Возносясь душой, мы как бы отрываем ее от земли; чем выше мы поднимаемся, тем меньше встречаем сочувствия; вместо того, чтобы страдать, живя в долине, мы страдаем в горних сферах, подобно парящему в небе орлу, с сердцем, пронзенным стрелой, пущенной грубым пастухом. Теперь я понимаю, что земля и небо несовместимы. Да, кто способен жить, воспарив в небеса, тому чужды низкие страсти. Душа его должна отречься от всего земного. Она должна любить друга, как мы любим своих детей: ради них самих, а не ради себя. Наше я — вот причина всех несчастий и огорчений. Мое сердце взлетит выше орла; там я найду любовь, которая меня не обманет. Когда же мы живем земной жизнью, она слишком принижает нас и себялюбие побеждает живущего в нас ангела. Наслаждения, которые приносит нам страсть, жестоки и мятежны, мы платим за них губительными волнениями, и силы нашей души надламываются. Я вышла к морю, где бушуют эти бури, и слишком близко наблюдала их; волны часто обдавали меня своими брызгами и не всегда разбивались у моих ног, но порой налетали на меня и леденили мне сердце; я должна отступить на высокий берег, иначе я погибну в этом безбрежном море. В вас, как и во всех, кто причинял мне горе, я вижу стража моей добродетели. Жизнь моя была полна мучений, к счастью, не превышавших моих сил, и потому дурные страсти не запятнали меня, я не поддалась соблазнам и всегда стремилась к богу. Наша привязанность была лишь безрассудной мечтой двух чистых детей, надеявшихся удовлетворить и свое сердце, и людей, и бога... Безумная надежда, Феликс! — Она замолчала. — Как зовет вас эта женщина? — спросила она после паузы.