Между Явью и Навью - Мазин Александр Владимирович

– Как есть. Я так любого из вас отодрал бы!

– Я и забыл твой подход к делу. – Новгородец жестом указал гостям на него. – Знакомец мой. Славный воин. Не последний меч в этих землях. Избранный медальоном в дружину Черномора. Могу ошибаться – давно было.

– Давно? Сдурел? – разлепил губы в глумливой ухмылке Лис. – Вам, братва, надо нового вожака выбирать – этот, видать, спекся! Недавно ж виделись? Как ты из Торопца-то сбег?

– Я же говорил – нет того поруба, из которого меня мои друзья не вытянут. За друзей!

Он поднял кубок, и гости последовали его примеру.

– А меня не пригласишь? – осведомился Лис. – Связал как татя какого. Что, новые друзья заругают?

– Да нет, – с таинственной улыбкой оскалил белоснежные зубы новгородский боярин, явив два крупных, в мизинец длиной, клыка. – Боюсь, что наше угощение тебе не по вкусу придется.

Он сделал жест ведьмам – те проворно юркнули в темень, чтобы тут же внести на стол огромный поднос. На нем лежала связанная голая девушка, смотрящая на собравшихся по-совиному округлившимися от испуга глазами. Северянин поднялся со своего места, подошел к жертве и, глядя боярину в глаза, плотоядно улыбнулся: – Сладенькая!

Его вилка вонзилась в ногу, тело несчастной изогнулось от боли; сквозь кляп, заткнувший рот, прорвалось сдавленное рыдание, но ее вжали в стол несколько рук, а северянин тут же подставил к ране кубок.

– За Кромку! – громогласно провозгласил мучитель, подняв над головой наполнившийся бокал – и, смачно пришлепнув губами, опрокинул себе в рот. – Как, брат? Не побрезговал бы? Славное мясцо.

– Пошел ты! – Подобающей шутки в голову не пришло.

– Так и думал, – заключил Ратмир. – Угощайтесь, гости дорогие. Не побрезгуйте.

Лис отвернулся – он не хотел смотреть на то, что будет дальше. Даже ему, матерому воину, самому в крови по уши, такое было слишком. Одни звуки сдавленных воплей жертвы, прорывающиеся сквозь чавканье, треск костей и сухожилий, могли свести с ума. Крики жертвы стихли далеко не сразу, но и когда стихли – чавканье, отрыгивание и довольный гогот продолжались. Живот был пуст со вчерашнего – и только потому его не вывернуло.

В какой-то момент чавканье прекратилось – сыто рыгая, твари расползались по своим местам. Кто-то рядом громко икал: монах с безумно выпученными глазами сидел в луже, губы беззвучно шептали молитвы или проклятия, а возможно, и то и другое. Безумец смотрел в одну точку – против воли глаза десятника глянули туда же: на широком забрызганном кровью подносе остались обглоданные, разгрызенные кости и череп, скалящийся в немом крике. Десятник дрогнул всем могучим телом. «Свят-свят-свят. Георгий Победоносец – укрепи дух мой, не дай дрогнуть пред ликом Тьмы».

– Кажется, поп уже не так крепок в вере? – улыбнулся Ратмир.

Его губы жирно лоснились, а лицо обрело здоровый румянец.

– Мясо протекло. – Один из упырей указал окровавленным пальцем на лужу мочи под священником, вызвав новый дружный хохот. – Надо есть, пока не протухло!

Рев одобрения.

– Предал весь род человеческий! – набычившись, Лис поймал глазами взгляд Ратмира. – Какая ж ты гниль, боярин.

– Сам ты гниль, старый дурак. И – мертвец, коли держишься другой стороны.

– Для воина Смерть – дело привычное. Не будет тебе покоя. И после смерти – не будет. Скурвился и пропал.

– На то были причины, Лисослав. Мои Боги ныне слышат меня. Не то что старые.

– По твоей семье я скорбел вместе с тобой, но тому, что творишь, – нет оправдания.

Глаза Ратмира зажглись недобрым красным огнем – он искал страх в глазах плененного. Искал и не находил. Странная и загадочная сила – храбрый человек. Вон священник умом тронулся, пленная шептунья ревет навзрыд, чуя свою участь. Третий – из охранных гридней убитого жреца – тоже вон трясется! А этот – смотрит дерзко. Он что же – не боится Смерти? Чушь! Все ее боятся, даже самый отчаянный берсерк – и тот, а десятник им не был. Ратмир ведал, что так смело смотрят в глаза Костлявой лишь те, кто чует за собой силу. В чем сила этого упрямца? Одно мановение его пальцев – и Паленый принесет сердце гордеца на блюде. Убить легко – убьют тело, но несломленный дух так и останется несломленным – будет стоять перед глазами, будет пугать своей несгибаемостью слабейших и смущать сильных. Дурак тот, кто своими руками лепит Мученика, за которого потом будут истово мстить вдохновленные им последователи. Но дурак и тот, кто в фанатичной своей убежденности недооценивает силу Тьмы.

– Ну а ты? Побратим холодной стали – сколько у тебя в сваре князей легло сыновей? Пятеро? Все, как помню?

И с потаенной радостью заметил, как словно черная туча опустилась на лик пленника. Безжалостно добавил:

– Может, потому-то ты и бродишь в вечных походах, не смея сунуть носа домой? Боишься укоров от бабья, что там осталось! А жена давно уж заглядывается на купца Кирея. Из наших. Твой род прервется на тебе, ревнитель старых традиций. Они давно уже не работают.

Лисослав скрипнул зубами, сдерживая гнев:

– Предатель!

– Ну и что? – отмахнулся боярин. – Раньше, когда на рати мы находились по разные стороны, это не делало нас врагами.

– Времена меняются. Твоя сторона – враг всего живого.

– Моя сторона ныне – спасение всего живого.

– Эвона как? Скажи уж свою правду.

– Скажу, – гордо выпрямился старый боевой товарищ.

– А Ингигерда – и клятва в верности? – покачал головой десятник. – Ты и ее нарушил. Что бы на это сказал Святослав?

– Да насрать, что скажет какой-то покойник. – Доброжелательная улыбка больше не играла на лице боярина. Вместо нее появился хищный оскал убийцы. – Его больше нет и не будет!

– Такая твоя песня? Может, зря вот ворчу, а ты дело говоришь, а? Силу являешь! Вон как лихо девку невинную победили толпой. В этом сила Тьмы? В этом правота?

– Войну Владимировичей помнишь? Тот ужас, что творили все стороны. А с моей семьей что сделали касоги Мстислава? Я молил всех богов – старых и нового! – никто не откликнулся, никто не помог и не утешил.

– Ей-богу, сейчас разревусь, – ядовито посочувствовал Лис.

– Не ерничай, – вскипятился Ратмир. – Нет правых на войне, и не было. Нет среди князей подобных клятому Святославу. Достойных Владимира – тоже нет. Те, что есть, не способны на Руси порядок навести, потому как силы не имеют. Нет у князей и у бояр настоящей, нужной силы, чтобы в этих землях спокойно жилось. И не будет. У меня другой князь теперь! Князь над всеми князьями, а я – один из темных всадников его. Наш властелин – всемогущ и непобедим.

– Ага, могуч. Бабу – толпой.

– Ты не видел то, что видел я. Ты не видел орды Тьмы, что скоро хлынут в эти земли. Сопротивление – обречено.

– И что же пообещали за твои услуги?

– Все, что пожелаю. И даже больше. Тьма – не врет. Верных она щедро одаривает. Потому-то уже так много последователей.

Лис смотрел на старого знакомого и не узнавал. То, что смотрело на Лиса глазами старого товарища, – им больше не являлось. И человеком не являлось тоже.

– Я – всё сказал. – Ратмир с прищуром наблюдал за десятником. – По дружбе готов простить тебе глупость и взять под начало. Подумай! Умирать незачем. Служи мне! Не каким-то боярином будешь – князем! Выбирай любой город да правь.

– Над чем? Над головешками и костями?

– Над верными и счастливыми новыми жителями этих земель.

– Я не ты, Ратша. Я не предаю.

– Таков твой ответ? – В сиплом дыхании разочарованного голоса северянина – мороз самой Смерти.

– Таков. А еще скажу – как?

– Что «как»?

– Как ты мог так купиться? Так продаться? Как и кому из-за Кромки мог поверить?

– Ничто не устоит перед мощью Кромки, если будет сопротивляться. – Ратмир злобно ощерился, став еще менее похожим на себя: лицо вытянулось, а во рту оказался целый набор длинных клыков. – Ваше Пророчество – срань. Ваши медальоны – чушь. Дуракам надо во что-то верить – вот и верите, жалкие овцы. Тупое мясо для замыслов ваших «Всеблагих» и «Всепрощающих». Вот ты с медальоном? И попался. И других – переловим. Только ты этого не увидишь. Эти земли обречены, и я хочу, чтобы ты знал это перед своей смертью.