Владычица небес - Дункан Мак-Грегор

Но то были прежние его размышления. Сейчас он ни о чем таком не думал и не вспоминал — разве что только памятью сердца. Слова Клеменсины повергли его в состояние, близкое предсмертному. Он выпучил глаза, издал короткий жалобный стон и мешком повалился с лошади, притом больно стукнувшись теменем о каменистую почву.

Мигом позже он уже бился в истерике, воя и катаясь по земле словно буйнопомешанный. Девушка не успела поразиться такой реакции на ее невинную, в общем, шутку, а Трилле уже разодрал на себе рубаху в клочья, вырвал несколько прядей волос и теперь длинными ногтями царапал лицо.

— Уй! Уй-у-уй! — визжал он так пронзительно, что Клеменсина на вздох оглохла. — Падаль вонючая! Моего Конана!.. Пожрать как пса!… бездомного-ненужного-лишайного!… Хвосты поотрываю тварям! Чешую отколупаю! У-й-й-я!…

Как раз в этот малоприятный момент в пятне луны на краю равнины показался киммериец. Его вороной рассекал воздух длинными сильными ногами резво и весело, вполне довольный тем, что омерзительные гады, едва не отхватившие ему голову в полосе леса, остались далеко позади. Пока хозяин собирал в куртку их яйца, несчастное животное содрогалось от жуткого вида этих чудовищ, неторопливо ползущих отовсюду, со всех сторон — они были уверены в том, что добыча никуда не денется. Но вот варвар вскочил коню на спину, свистнул, и он, перепрыгнув ближайшее бревно, лязгнувшее зубами у самого уха, помчался вперед…

Что может быть прекраснее полета по ночной равнине? Вороной без раздумий отдал бы за него охапку свежего сена! Нет, две охапки или даже три. Ветер свистит в ушах, но и он не в силах остановить восхитительную скачку; камни разлетаются из-под копыт, а вселенская тьма пугает и сулит бесконечную ночь — но ничто не в силах остановить восхитительную скачку! Плевать на будущее, когда настоящее так весело, когда сердце бьется в груди с восторгом юной силы, когда…

Но хозяин резко натянул повод и вороной встал. Ветер, тьма… Да, они не властны над радостью жизни, зато человек — властен. Конь разочарованно всхрапнул, опустил голову и в раздражении отщипнул немного мокрой от росы травы.

Здесь их ждала новая неприятность: дикий визг Повелителя Змей и окаменевшая от ужаса караковая, видимо предполагавшая, что именно она довела своего хозяина до подобного состояния и ожидавшая за это скорой расплаты. Вороной, который к тому времени уже разобрался в чудном характере бродяги, попытался успокоить подругу насмешливым ржанием — напрасно. Она стояла как вкопанная, и в огромных желтых глазах ее явно прочитывался испытанный бедняжкой шок.

— Прах и пепел… — пробурчал Конан, соскакивая на землю. — Чего это дерьмо орет?

— Я пошутила, — оправдываясь, сказала Клеменси-на, уже трижды проклявшая свою неосмотрительность.

— Как?

— Он… Он думает, что тебя сожрали аллигаторы… — Девушка виновато опустила глаза, ожидая нареканий, но варвар только хмыкнул.

— Меня? Вот еще!

Он ухватил Трилле за шиворот и рывком поднял.

— Хей, приятель!

Повелитель Змей обессилено смолк. Пока он еще не мог сообразить, что вот он, Конан, живой и невредимый, стоит рядом и трясет его за ворот. Сейчас он пребывал в полной прострации и вовсе ничего не слыхал.

Тогда киммериец вытащил из дорожного мешка драгоценную бутыль с вином и по собственному рецепту начал лечить спутника. Два глотка сделали свое дело: взгляд парня стал более осмысленным, а голова, до того болтавшаяся на тонкой шее как на нитке, приподнялась и укрепилась в одном положении.

— Конан? — проскрипел Трилле, изо всех сил стараясь сфокусировать взор на варваре.

— Я, — буркнул тот и сунул бутыль обратно в мешок, дабы более не искушать больного.

— Ты… жив? Тебе ничего не откусили?

Вместо ответа Конан отшвырнул его прочь и снова вскочил на вороного, что в нетерпении уж гарцевал и бил копытом.

— Как думаешь, Клеменсина, сколько будет езды до ближайшего селения? — задумчиво спросил киммериец, устремив взор в темные звездные небеса.

— Если ехать вдоль полосы леса, то к рассвету доберемся.

Более варвар ничего не сказал и ничего не спросил. Вороной сорвался с места и вихрем понесся по пустынной равнине, желая вновь испытать уже изведанный восторг, слиться с природой, от коей сам и происходил, вдохнуть свежего ветра и ощутить свою собственную силу… И на этот раз он вкусил сего счастья сполна…

Глава одиннадцатая. Туземцы

Перед самым рассветом стало ясно: спутники пересекли некую невидимую полосу, разделявшую два климата. Первый, который теперь остался позади, был умерен, и око всесущего Митры смотрело на эту сторону земли вяло, равнодушно, хотя и постоянно. Второй же климат сразу показал свою подлую сущность, сгустив воздух горячими пластами и обрушив на головы путешественников раскаленные лучи раннего солнца. С каждым шагом — а лошади к рассвету уже сбили копыта и сейчас едва передвигали ноги, даже вороной — дышать становилось труднее, словно жар огромного костра теснил и обжигал грудь.

Мхете, может быть, и величественная, но в этих местах больше напоминавшая загнивший ручеек, воды несла соленые, так что людям пришлось проглотить сухой ком в горле и возлелеять надежду на источник либо — на милость туземцев, у коих наверняка имелись способы добыть пресную воду.

Вопреки уверениям Клеменсины первые хижины показались только к полудню, когда лошади совсем выбились из сил. Несчастный Трилле стонал в героических попытках скрыть от товарищей дикий ужас, охвативший его при виде глинобитных остроконечных жилищ дикарей, ерзал в седле и остервенело кусал костлявый кулак.

Конан безмолвствовал. Его, кажется, сейчас вовсе ничто не волновало. Занятый какой-то своей, очень важной мыслью, он не отвечал на редкие вопросы спутников и вообще вел себя довольно странно: ни разу проклятие не сорвалось с его уст, ни разу раздраженный взор не опалил холодом беспрестанно скулящего Повелителя Змей, ни разу пятка кованого сапога не вонзилась в шелковый бок усталого вороного. Впрочем, сапоги все трое сняли еще до рассвета, а потом, утомленные долгим путешествием и жарой, сорвали с себя и лишнюю одежду. Но и в одних пропыленных, заляпанных жирными и винными пятнами штанах киммериец выглядел воистину величественно — огромный, синеглазый, с буйной гривой длинных черных волос, он словно бог, сошедший с небес на бренную землю, воздвигся в седле могучего, под стать ему, вороного коня и теперь сумрачным взглядом обозревал окрестности, сожалея о том, что не участвовал в их создании.

В самом деле, удивительная красота открылась здесь странникам. После восхода солнца они узрели и тонкие станы пальм, раскинувших широкие листья во все стороны света, и песчаную ярко-желтую косу, отходящую от Мхете и тянущуюся далеко на север, и островки нежной зеленой травы, меж коими земля была чернее черного и наичернейшего (многое могла уродить такая земля, но Конан знал, что туземцы сеют на ней только маис, ибо иных культур не ведают). Даже Трилле несколько оживился, заметив в зелени пальмовых листьев крупные волосатые орехи, а на мощных стволах баобабов неизвестных ему дотоле зверей, чем-то напоминающих обезьян и, возможно, съедобных.