Гламорама - Брет Эллис

Я вновь сбегаю на опасной скорости по лестнице вниз на первый этаж, продираюсь сквозь толпу: людей слишком много, лица их неразборчивы, одни только смутные профили, люди дарят мне цветы, говорят по мобильным телефонам, пьяная масса движется как единое целое, и я проталкиваюсь в темноте, нервы напряжены, проносясь мимо ничего не понимающих людей, спешащих непонятно куда.

Очутившись на улице, я вновь продираюсь сквозь толпу, тщательно избегая всех, кто обращается ко мне по имени, и Лорен и Дамьен оказываются уже где-то чуть ли не в миле от меня: они садятся в лимузин, и я кричу: «Погодите!» — и долго гляжу вслед машине, когда та исчезает в тумане, висящем над Юнион-сквер, а я все смотрю и смотрю, пока что-то во мне не переламывается, и я не начинаю постепенно трезветь.

Все кругом выглядит выцветшим, холодно ужасно, и ночь внезапно замирает в оцепенении: небо перестает кружиться — угрюмое и неподвижное, оно висит над головой, а я ковыляю по улице, затем останавливаюсь и роюсь по карманам в поисках сигареты, затем я слышу, как кто-то зовет меня по имени, я оглядываюсь и вижу лимузин на другой стороне улицы, около которого стоит Элисон с непроницаемым лицом, а возле ее ног — Мистер и Миссис Чау на поводках. Завидев меня, они задирают головы и начинают подпрыгивать в возбуждении, натягивая поводки, тявкая, скаля зубы, а я стою и тупо гляжу на них, трогая разбитые губы и вспухшую щеку.

С улыбкой на лице Элисон спускает собак с поводка.

6

«Florent»: тесная мрачная круглосуточная забегаловка в районе боен. Потный и грязный, я сижу, сгорбившись, возле входа, допивая банку кока-колы, которую я унес в середине ночи из какого-то бара в Ист-Виллидж, где я потерял мой галстук, и передо мной лежит номер «News», развернутый на странице с колонкой Бадди Сигала, которую я перечитываю уже несколько часов, что совершенно бесполезно, потому что информации в ней — ноль, а у меня за спиной световики расставляют свои прожектора — опять что-то снимается. Около четырех часов я отправился к себе домой, но какой-то тип с подозрительно ухоженной шевелюрой, парень лет так двадцати пяти — двадцати шести, ошивался перед моим подъездом, куря сигареты как человек, который ждет уже очень давно, а другой парень — кто-то из действующих лиц, с кем мне еще не приходилось столкнуться, — сидел в черном джипе, разговаривая по мобильному, так что я дал деру. Бейли приносит мне еще один фраппучино без кофеина, а внутри кафешки так холодно, что зуб на зуб не попадает, а я постоянно сдуваю конфетти с моего столика, но стоит мне отвернуться, как они появляются там снова, а я разглядываю через плечо художника-постановщика и ассистента, играет тихая музыка, и каждая минута тянется как час.

— Все путем, Виктор? — спрашивает меня Бейли.

— Привет, зайка, что за дела? — бубню я устало.

— С тобой все в порядке? — спрашивает он. — Что-то у тебя видок помятый.

Я обдумываю ответ, а затем говорю:

— Тебе никогда не приходилось бегать от чау-чау, чувак?

— А что такое «чау-чау», чувак?

— Чау-чау? Это такая здоровенная мохнатая псина, — пытаюсь объяснить я. — Злобная, сволочь, они дворцы в Китае охраняли или что-то, блин, в этом роде.

— Приходилось ли мне убегать от чау-чау? — в растерянности переспрашивает Бейли. — Когда я… в последний раз… пытался забраться в китайский дворец?

Скулы его сводит от напряжения. Пауза.

— Принеси мне, пожалуйста, мюсли и какой-нибудь сок, ладно?

— И все же видок у тебя помятый, чувак.

— Вот думаю… может, в Майами?

— Верно! Солнышко, отели, морские раковины, «баккарди», морской прибой, — Бейли изображает руками серфера, — съемки для журналов, и Виктор снова на гребне волны. Давай, чувак!

Я смотрю на ранние машины, скользящие по Четырнадцатой улице, а затем прочищаю горло.

— Или, может… Детройт?

— Вот что я тебе скажу, зайка, — говорит он. — Мир — это джунгли. Куда бы ты ни поехал — везде одно и то же.

— И все же — принеси мне мюсли и какой-нибудь сок, ладно, чувак?

— Используй свой потенциал, чувак.

— В твоем совете мне слышится какой-то подвох, — замечаю я.

— Разве?

— Ты же официант, верно?

Я дочитываю статью о новых марках туши для ресниц («Растрепа» и «Тараканьи усы» самые популярные оттенки сезона), прикольных губных помадах («Обмороженный», «Асфиксия», «Синяк») и шикарном лаке для ногтей («Грибок», «Плесень»), и я думаю про себя безо всякой иронии: «Ура! Прогресс!», и какая-то девушка с глазами, большими как плошки, которая сидит у меня за спиной в мятой пляжной панаме и топе из одной полоски ткани на груди и слушает болтовню чувака, одетого в костюм рыцаря шестнадцатого века, говорит: «Ммм! ммм! ммм!», щелкая пальцами, чтобы вспомнить имя, и наконец выкрикивает: «Эван Макгрегор!», и тут они оба замолкают, а режиссер наклоняется ко мне и предупреждает: «Ты выглядишь недостаточно озабоченным!», и это та самая реплика, на которой я должен покинуть «Florent».

Снаружи света, в основном искусственного, гораздо больше, и тротуары Четырнадцатой улицы пусты, очищены от статистов, и сквозь шум работающих где-то отбойных молотков я слышу, как кто-то тихо поет себе под нос «На солнечной стороне улицы», и когда меня трогают за плечо, я поворачиваюсь, чтобы посмотреть, кто это, но там никого нет. Мимо меня пробегает какая-то потерявшаяся собака. Я свистом подзываю ее, она оборачивается, смотрит на меня и бежит дальше. Где-то на звуковой дорожке начинает играть песня Smashing Pumpkins «Disarm», затем в кадре появляется здание в Трайбеке, в котором я собирался открыть свой клуб, и я вхожу в кадр, не замечая черного лимузина, запаркованного через четыре здания дальше по той же улице, но оператор замечает и наводит камеру на него.

5

Дверь захлопывается у меня за спиной, две пары рук хватают меня за плечи и силой усаживают на стул, и в неясной дымке ультрафиолетового освещения мне наконец удается рассмотреть силуэты: это телохранители Дамьена (причем из моих старых знакомых присутствует только Дьюк, а Дигби заменили на какого-то другого типа — очевидно, после вчерашних съемок потребовался дополнительный кастинг), а также Хуан, вчерашний консьерж из дома Элисон в Верхнем Ист-Сайде, затем свет становится ярче, и появляется сам Дамьен, который курит сигару Partagas Perfecto и одет в туго обтягивающие джинсы, пиджак со смелым геометрическим рисунком, рубашку очень кричащей расцветки, длинное пальто от Armani, мотоциклетные сапоги, и прикосновение его холодных как лед рук — он хватает меня за избитое лицо и мнет его — даже приятно, пока он не запрокидывает мне голову назад, пытаясь сломать мне шею, но один из громил — возможно, Дьюк — оттягивает его от меня, и тогда Дамьен издает такие звуки, словно пытается петь с закрытым ртом, а один из зеркальных шаров, который висел над танцполом, лежит разбитый в углу, а повсюду на полу валяются огромные кучи конфетти.

— Какой теплый прием! — говорю я, стараясь сохранять самообладание, после того как Дамьена оттаскивают.

Дамьен не слушает меня. Он расхаживает по комнате, продолжая издавать все те же звуки, а в комнате так холодно, что изо рта у него вырываются клубы пара, а затем он снова подходит к стулу, на котором сижу я, нависает надо мной (хотя на самом деле он не такой уж и высокий) и смотрит на меня в упор, и от дыма его сигары у меня начинают слезиться глаза. Он долго пытается понять выражение моего лица, затем с отвращением покачивает головой и вновь принимается расхаживать по комнате, словно не зная, что ему дальше делать.

Громилы и Хуан безучастно взирают на меня, изредка отводя глаза в сторону и, очевидно, ожидая какого-нибудь сигнала от Дамьена, и я весь напрягаюсь, подтягиваюсь, думая про себя, что пусть бьют как хотят, только лица не трогают, только не по лицу.

— Кто-нибудь уже читал утреннюю «Post»? — вопрошает Дамьен присутствующих. — Какой там заголовок на первой полосе? «Сатана вырвался из ада»?

Кто-то кивает, кто-то утвердительно мычит. Я закрываю глаза.

— Я смотрю на это место, Виктор, — говорит Дамьен. — И знаешь, что я при этом думаю?

Я непроизвольно мотаю головой, но затем начинаю кое-что понимать и утвердительно киваю.

— Я думаю: «Господи, до каких времен мне пришлось дожить!»

Я молчу. Тогда Дамьен плюет мне в лицо, размазывает рукой слюну по моим щекам и носу, отчего губа, разбитая Харли, вновь начинает кровоточить.

— Как ты себя чувствуешь, Виктор? — спрашивает он. — Как ты себя чувствуешь сегодня утром?

— Ну, как-то… странно, — говорю я неуверенно, пытаясь угадать, какой ответ он ожидает. — Как-то… неприкольно?

— Ты хорошо играешь свою роль, — кривится Дамьен, багровея от гнева, в любую минуту готовый меня придушить. Вены на его лбу и шее вздулись, он сжимает мое лицо пальцами так сильно, что, когда я говорю, слова мои звучат неразборчиво, а в глазах у меня все плывет, но тут он вновь резко отпускает меня и принимается расхаживать по комнате.