Середина земли - Артур Кинк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Что произошло? Как себя чувствуешь?»
Казалось бы, такие простые вопросы. Но как только я слышал их, как только пытался вспомнить все события и последовательно их рассказать, меня охватывала паника и безумие. Погрёбший меня под собой поток грязи, костяной алтарь, богомерзкую пляску чудовищ, их жертвоприношения, ритуалы, лучи, что призваны разрушить, сгноить и превратить землю в зловонное токсичное болото. Растерзанные тела, кровь тварей и людей, смешанная костлявым уродливым пальцем. Я всё это видел, я всё это знал, но словно животное, я мог извергать лишь непонятные никому звуки.
Бурят-пожарный поспешил к своей бригаде. Женщина вывела меня на воздух, придерживая за плечи и усадила на край машины. Рассвет застилал столб грязно-белого дыма. Этот столб – всё, что осталось от дома Андрея. Баня, двор, сам дом, всё представляло собой горку тлеющих чёрных поленьев. Вода из пожарных шлангов, превратила и без того размытую дорогу в речку. Андрей был в доме. Все мои вещи, деньги, документы и телефон были там. Я хотел сказать об этом, но язык опять не слушался и всё, что слышала моя спасительница – мычание.
– Молчи. Просто помолчи. Дыши воздухом.
Я стал тыкать пальцем в место пожарища.
– Всё в порядке. Все живы. А вещи дело наживное. – она хлопала меня по руке и сжимала ладонь своими холодными пальцами, прося сжать в ответ.
Я повиновался. Все живы. Она сказала, что все живы. Но она, пиздец, как не права. Она не видела, что вчера было. Только за один день здесь насчитывалось пять трупов. Жестоко убитых, истерзанных, и навсегда преданных забвению. Никто не найдёт их. Семью сочтут жертвами аварии, девушек – жертвами маньяка. Троих парней-мигрантов и вовсе не подадут в розыск. Ведь именно этого и добиваются твари из иных измерений. Запутать нас. Запугать бандитами, взяточниками, нечестными чинушами, насильниками. Ведь куда охотнее мы поверим в новость об очередной поножовщине, или о семейке алкоголиков, что сгубили себя и детей, и будем качать головами и причитать о том, как же дурна наша власть, и как же много в нашей стране люмпенов. Чем поверить в то, что твой сосед жрец гипербореи, творит куда большее зло, чем пьянчуга, поколотивший своего собутыльника.
Дым рассеивался. Последствия сошедшего оползня едва ли навредили и без то запущенной станции. Разруха – осталась разрухой. Вини в ней катаклизмы, вини местные власти, вини всех кого угодно, кроме самого себя. Спасай себя.
Мой здравый смысл не вытеснил панику. Он вступил с ней в симбиоз. Не издавай звериных звуков. Кажись нормальным. Не говори, что видел.
Я потерял свои документы. За это меня в армии по голове не погладят. Лучше сказать, что я сам дурак и выстирал их в стиральной машине. В армии любят, когда ты дурак. А спасатели и медики, любят, когда у тебя осмысленный взгляд, давление в норме и нет трупных пятен.
Пожарные сворачивали рукава. Спускали респираторы на шеи и курили у тлеющих развалин Андреева жилища. Медики курили чуть дальше, возле своих машин. Поисково-спасательный отряд гражданских, в штатском и дешёвых одинаковых кепках курили, не отрываясь от работы. Сердобольные бабы уже спорили о том, какими вещами и кто, будет помогать погорельцам.
Фельдшер, избавила меня от своих вопросов. Он пошла к отряду добровольцев и позвала с собой двоих мужчин. К этому моменту, моя голова перестала кружится. В глазах не двоилось и я смог узнать обоих. Первым был Андрей. На нём были те же спортивные штаны, что которых мы уложили его спать. Руки были перемотаны белым бинтом, торс и лицо были покрыты волдырями, ресницы и брови напрочь сгорели, остался лишь густой ёжик на затылке. От обезболивающих, он был веселее и болтливее, чем обычно. Я не слышал, но видел, что рот его не закрывался, а руки жестикулировали, заставляя бинты сползать и крошиться.
Второй, его собеседник – мужчина в годах. Плотный, но не толстый, с клочками седины на смуглом морщинистом лице в налёте копоти. Горка с китайского рынка, резиновые сапоги, измятая кепка. Я видел его впервые, но лицо было невыносимо знакомо. Возможно, все провинциальные пенсионеры на одно лицо, но этого я точно видел. Именно он справлялся о том, не полоумный ли я, в тех причудливых, бессознательных воспоминаниях, похожих на сны или же предсмертные видения. Он вёл ту толпу с зажжёнными факелами.
– Ваш друг в шоке. – затараторила фельдшер. При всём её миниатюрном телосложении, она была весьма бойкая и очень громкая. Она походила на такую маленькую породистую собачку, что заводят себе селебы. Размером не больше детского горшка, зато своим лаем можем построить свору овчарок.
– Ваш товарищ в шоке, это от нехватки кислорода. Вы его не донимайте, он сам заговорит через пару часов. Госпитализировать будем? Это его документы? Были в кармане. – она сунула в обожжённое лицо Андрея мокрый мятый паспорт без обложки.
– Конечно! – воскликнул Андрей. Его мимика всегда была очень активной, из-за ожогов, она стала чуть скуднее, но он старался и у него получалось. – Госпитализировать не надо!
– Мне нужно сделать запись. Агаповский Тихон Алексеевич, тысяча девятьсот восемьдесят девятого года рождения.
– Точно так.
– Родственники есть? Он сам не подпишет отказ от госпитализации.
В трико Тихона, что я нагло позаимствовал оказался его паспорт. Счастливая случайность? Или документы оказались в кармане уже после того, как я захлебнулся в сошедшем оползне. Где сам Тихон? Где все, что были на вершине сопок? Со мной редко случаются такие вещи. Я не нахожу денег на улице, не выигрываю в лотерее, не получаю бесплатных сертификатов, пицц или скидочных карточек. Мне не ставили автоматы в универе. Я не успеваю запрыгнуть в последний автобус. Я не скажу, что я неудачник. Не скажу, что я оказываюсь в нужном месте в нужное время. У меня ровно столько белых полос, сколько чёрных. Я опаздываю, я получаю выговоры, я лишаюсь премий.
– А он сам разве не может? – спросил Андрей. В этот момент он походил на уличного кота, что ластился бы к ногам фельдшера выпрашивая ласку или кусок чего-нибудь съестного.
– А у вас брали кровь на алкоголь? – парировала она.
– Ваши коллеги брали. – сказал пожилой мужчина.
– Тихон Алексеевич, вы проедете с нами в больницу? – спросила она меня.
Мой язык, наконец,
