Лекарство от хандры - Варвара Клюева

— Какая трогательная забота о ближних! Под занавес ты все-таки становишься альтруистом, — заметила я одобрительно. — Конечно, было бы недурно, если бы ты напоследок еще и разжился мозгами, но глупо мечтать о несбыточном. По-твоему, ковыряться руками в земле — это идея?

— А у тебя есть получше? — Прошка попытался вложить в свой вопрос побольше сарказма, но голос его выдал: наш жизнелюб явно надеялся выехать за счет моей гениальности.

— Ну, легкого пути я тебе не обещаю, — поспешила я охладить его пыл. Не мечтай, что, сделав несколько пассов, ты произнесешь: «Вах, вах, вах!» — и окажешься на свободе. Но ты можешь вооружиться кочергой и осторожно, чтобы не повредить гвоздей, разобрать этот загон для картошки. Потом возьмешь две длинные доски и прибьешь одну к другой, а из коротких досок сделаешь поперечины. Приставишь это сооружение к люку, поднимешься на самый верх, упрешься покрепче плечом в крышку…

— И рухну с трехметровой высоты, потому что вся эта фигня немедленно развалится! Спасибо! Не хочется провести свои последние минуты с переломанным позвоночником. Не говоря уже о пробитых гвоздями пальцах!

— Ну вот, этого не хочется, того не хочется…

— Идея подкопа и то привлекательнее.

— Да ради бога! Если тебе так больше нравится, занимайся подкопом. — С этими словами я решительно улеглась на картошку.

— Эй, отдай мою половину телогрейки! — возмутился Прошка.

— Зачем тебе? Ты согреешься, роя подкоп.

— Вреднюга! — Он подергал меня за полу. — Снимай рукав, я замерз.

— Ладно, только ляжем на другой бок. У меня вся левая сторона — сплошной синяк.

После долгой возни мы наконец устроились. Теперь Прошка лежал у меня за спиной и щекотал дыханием затылок.

— Так и будем молчать? — спросил он через несколько минут.

— А чего говорить-то? Все и так ясно. Хочешь, я спою тебе колыбельную?

— Нет уж, нет уж! — с неподдельным испугом воскликнул Прошка. — Мне и без твоих вокальных упражнений достаточно фигово. Лучше расскажи что-нибудь.

— О ком?

— О себе, например. Что-нибудь лирическое.

— Спятил? Из того, чего ты обо мне не знаешь, не сложить даже завалящей танки.

— Ну-ну, не прибедняйся. Вся твоя личная жизнь окутана непроницаемым мраком. Только не говори, что ее нет, личной жизни. Я точно знаю, что это не правда.

— Откуда?

— Элементарно, дорогой Ватсон! Ты забываешь, что у нас есть ключи от твоей квартиры. Несколько раз мы с Марком заскакивали к тебе — скоротать ночь за бутылкой, потрепаться о том о сем — и заставали только Софочку, хищно щелкающую зубами под дверью. Кстати, с такой соседкой тебе никакой сторожевой пес не нужен! Ты бы ей приплачивала, что ли, за ночные бдения…

— Хватит ей и той кровушки, что она попила у меня за эти годы! А что касается ваших умозаключений, дорогой Холмс, то они просто смехотворны. Мало ли куда я могу отправиться на ночь глядя!

— И пробыть там до утра? Не трудись врать. Мы звонили и Леше, и Лидии, справлялись после у Генриха… А у прочих знакомых и родственников ты никогда не ночуешь, это всем известно. Остается один вариант. Сказать какой? Или перед лицом смерти ты наконец прекратишь изображать святую невинность?

— В своем постельном белье, — отчеканила я, — я никому не позволю рыться даже на смертном одре.

Получив столь резкую отповедь, Прошка обиженно засопел и умолк. Минут пять он выдерживал характер, потом заговорил снова:

— Какие у тебя грязные мысли, Варвара! Думаешь, меня интересуют твои постельные игрища? Я, слава богу, хорошо представляю себе, чем занимается женщина с мужчиной в спальне.

— Да уж! В этом отношении твоей эрудиции можно позавидовать…

— Мне, конечно, хотелось бы взглянуть одним глазком на безумца, осмелившегося подкатиться к тебе с непристойным предложением, — продолжал он, пропустив мою реплику мимо ушей, — но технические подробности мне нелюбопытны. А вот послушать историю твоей любви, хотя бы одну, я бы не отказался ни за какие сокровища. Неужели ты откажешь умирающему в столь скромной просьбе?

— Нечего давить на жалость. Ты здесь не один умирающий.

— Но я-то готов излить тебе душу! Хочешь, расскажу о своей первой любви?

— Ага! А также о восьмой, сто тридцать четвертой и пятьсот двенадцатой.

— Фу, сколько в тебе цинизма! — фыркнул Прошка. — Первая любовь — это святое.

— Для тебя есть что-то святое? — удивилась я. — Тогда я вся — внимание.

— Ее звали Ольгой, — мечтательно начал Прошка. — За всю жизнь я так и не встретил потом девушки с такими роскошными волосами. Они падали ей на спину сверкающими золотисто-рыжими волнами. А глаза — черные. Представляешь, какое умопомрачительное сочетание? Я влюбился с первого взгляда, когда она пришла к нам в класс и сказала, что нас скоро будут принимать в октябрята, а она будет у нас вожатой (она училась в шестом классе). Я так хотел стать командиром «звездочки», — ведь на командира она наверняка обращала бы больше внимания что поколотил двух одноклассников. Они говорили, что меня не выберут командиром за плохое поведение. После драки меня вообще чуть не отказались принимать в октябрята, но Ольга за меня заступилась.

Наверное, я был самым сознательным октябренком за всю историю октябрятского движения. Ни один человек из нашего класса не собирал столько макулатуры, не подметал так старательно класс и не переводил так часто старушек через дорогу. Я чувствовал себя, как воздушный шарик, и едва не воспарял к потолку, когда Ольга меня хвалила. До третьего класса я обожал ее молча. А потом увидел, как она идет в школу в сопровождении долговязого хмыря из девятого. Хмырь нес ее сумку.

В тот день я не пошел после занятий домой, а притаился в раздевалке и ждал, когда у восьмого класса закончатся уроки. К великой моей досаде, Ольга спустилась в раздевалку с подружками. Но я все равно подошел к ней и под каким-то предлогом отвел ее в сторонку. «Ольга, — говорю, — ты должна прогнать этого мерзкого Валеру. У него уши лопоухие, и вообще он урод. Давай лучше твой портфель буду носить я». Она засмеялась и сказала, что подумает, но сегодня нести ее портфель не нужно, потому что она с девочками идет в кино, а за меня, наверное, и так уже родители волнуются.

Я помчался домой гордый и счастливый. Бегу и мечтаю о том, как утром встречу Ольгу у подъезда, возьму у нее сумку, и мы вместе пойдем в школу, а лопоухий урод Валера будет злобно и завистливо смотреть нам вслед. Назавтра встал чуть свет и даже не позавтракав побежал к дому Ольги (адрес-то я давно узнал). Наверное, около часа сидел под ее окнами на скамейке, а потом приперся этот долговязый. Не удостоив меня взглядом, вошел в подъезд и через две минуты вышел оттуда с Ольгой. Я прямо взбесился. Подбежал к нему, вырвал из рук Ольгину сумку и говорю: «Проваливай отсюда! Я сам понесу, мне Ольга разрешила». Они переглянулись, он засмеялся мерзким таким смехом и хотел дать мне затрещину, а Ольга взяла его за руку и говорит: «Пусть понесет. Что тебе, жалко, что ли?» И я, как дурак, плелся за ними всю дорогу с ее и своим портфелями, а они шли, взявшись за руки, да еще оглядывались и ухмылялись. Мало того: иду я в перемену по коридору и замечаю, что Ольгины одноклассницы перешептываются у меня за спиной и хихикают, как кикиморы. Я прямо весь помертвел внутри от горя и злости. И больше никогда с Ольгой не разговаривал. А после восьмого класса она ушла в медучилище. Такая вот история. Теперь твоя очередь.

— А я в первый раз влюбилась в младенчестве, — начала я. — Правда, сама я этого не помню, но мама рассказывала…

— Хватит выпендриваться! — сердито оборвал меня Прошка. — Я ее как человека попросил, душу ей открыл, а она… Чего ты боишься? Насмешек? Я не собираюсь над тобой насмехаться. А хоть бы и собирался — сколько нам с тобой смеяться осталось? Три часа? Пять? Не вредничай, Варвара. Друг ты мне или нет?

— При чем здесь вредность? Мне просто нечего рассказывать. Любовь — не мой вид игры. Мне не нравятся ее правила.

— Ладно заливать! Неужели тебя так-таки ни разу не стукнуло? Ни за что не поверю!

Я отпиралась, как могла. Прошка просил, уговаривал, заклинал, угрожал, ругался, но я стояла насмерть. И тогда этот свин выкинул самый подлый фортель, который только можно представить. Он скинул с себя ватник, объявил, что знать меня не хочет и пойдет помирать в одиночку. И действительно ушел к другой стене.

Минут пять я лежала молча, надеялась, что он одумается и вернется. Но Прошка не подавал признаков жизни, и я забеспокоилась: без телогрейки на ледяной земле он загнется гораздо скорее меня, а мне решительно не хотелось последние часы жизни мучиться угрызениями совести.

— Эй! — крикнула я в темноту. — Не дури!

Молчание. Не внял призыву к здравомыслию — попробуем лестью.

— Прошка, вернись! Мне без тебя страшно и одиноко!

Молчание.

— Ладно, черт с тобой! Расскажу я тебе эту проклятую love story <Историю любви (англ.).>!