Сто тайных чувств - Эми Тан

— Ду Лили, — спрашиваю я, — ты можешь видеть призраков?

— А, ты хочешь сказать, как Кван? Нет, у меня нет глаз Йинь.

— Кто-нибудь еще в Чангмиане видит призраков?

Она качает головой.

— Только твоя сестра.

— А когда Кван говорит, что видела призрак, что, все ей верят?

Ду Лили отводит глаза. Ей неловко. Я пытаюсь вызвать ее на откровенный разговор:

— Я, например, не верю в призраков. Я думаю, люди видят то, что хотят видеть. Призраки — это плод их воображения и желаний. А ты как думаешь?

— А! Какая разница, что я думаю! — Она по-прежнему избегает смотреть мне в глаза. Она наклоняется и счищает грязь с ботинка. — Это сродни тому, как долгие годы нам указывали, во что нам верить. Верьте в богов! Верьте в предков! Верьте в Мао Цзэдуна, наших партийных лидеров, мертвых героев! Я же предпочитаю верить во что-нибудь разумное, чтобы иметь поменьше хлопот. Здесь почти все так думают.

— Так ты, значит, не веришь, что призрак Большой Ма с нами, в Чангмиане? — Мне хочется поймать ее на слове.

Ду Лили дотрагивается до моей руки.

— Большая Ма — моя подруга. Твоя сестра тоже моя подруга. И я никогда не предам их дружбы. Призрак Большой Ма, может быть, здесь, а может, и нет. Какая разница? Теперь понятно? А?

— Угу. — Мы идем дальше. Удастся ли мне когда-нибудь постичь логику мышления китайцев? Словно прочитав мои мысли, Ду Лили хихикает. Я знаю, о чем она думает. Я похожа на одного из тех интеллектуалов, которые приезжали в Чангмиань — такие образованные, уверенные в своих силах. Они пытались разводить мулов, а в результате остались в дураках.

Мы добираемся до ворот здания общины как раз в ту минуту, когда тяжелые капли дождя обрушиваются на землю. В моей душе нарастает волнение. Мы бросаемся через открытый дворик и, пройдя сквозь двойные двери, попадаем в просторную комнату, где холодно как в морге. Сырой воздух пропитан запахом, который в моем сознании ассоциируется с запахом гниющих в течение сотен лет костей. Мягкая осень, которой, как это ни странно, славится Гуйлинь, давно уже на исходе, и хотя я натянула на себя столько теплой одежды, сколько уместилось под курткой из «гор-текса», у меня стучат зубы, пальцы совсем занемели, и я плохо представляю, как буду снимать в этот промозглый полдень.

В комнате около дюжины людей: они разрисовывают белые траурные знамена и украшают столы и стены белой тканью и свечами. Их громкие голоса перекрывают шум дождя. Кван стоит у гроба. Я должна к нему подойти, а мне совершенно не хочется смотреть на тело. Вдруг оно сильно изуродовано? Кван замечает меня, и я киваю ей.

Когда я заглядываю в гроб, то с облегчением обнаруживаю, что лицо Большой Ма накрыто листом белой бумаги. Стараясь, чтобы мой голос звучал почтительно, я говорю:

— Что, в аварии сильно пострадало лицо?

Кван в недоумении.

— А, ты имеешь в виду бумагу, — отвечает она по-китайски, — нет-нет, просто положено прикрывать лицо.

— Зачем?

— Что? — Кван запрокидывает голову, будто ответ должен упасть с небес. — Если бумага поднимется, значит, человек все еще дышит и его рано хоронить. Но Большая Ма умерла навсегда, она только что мне об этом сказала. — И прежде чем я успеваю внутренне подготовиться, Кван убирает бумагу.

Конечно, Большая Ма мертва, но в ней нет ничего отталкивающего. На ее лице навеки застыло какое-то мучительное беспокойство. Я всегда думала, что после смерти лицо становится безмятежно-спокойным.

— Ее губы, — бормочу я по-китайски, — они так изогнуты. Похоже, она умирала в мучениях.

Кван и Ду Лили склоняются над Большой Ма.

— Может быть, — говорит Ду Лили, — но теперь она прямо как живая. А губы… Она всегда их кривила.

— Еще до того, как я покинула Китай, ее лицо было таким, обеспокоенным и недовольным, — соглашается Кван.

— Она, наверное, была тяжелым человеком, — замечаю я.

— О нет, — возражает Кван, — тебе так кажется только потому, что сейчас она одета для перехода в мир иной. Семь слоев для верхней половины тела, пять — для нижней.

Я показываю на лыжную куртку, которую Кван избрала в качестве седьмого слоя. Она переливчато-лилового цвета, с кричащими украшениями в юго-западном стиле. Это один из подарков, который Кван купила на распродаже в универмаге «Мэйсис» в надежде удивить Большую Ма. На самом видном месте красуется ценник — по-видимому, чтобы показать, что курточка недешевая.

— Очень мило, — говорю. Я бы сама сейчас не отказалась от такой куртки.

Кван светится от гордости.

— И практично, не промокает.

— А что, в загробном мире идут дожди?

— Шш! Нет, конечно! Там всегда одна погода — не холодно и не жарко.

— Тогда зачем ты сказала, что куртка не промокает?

Кван непонимающе смотрит на меня.

— Потому что так оно и есть.

Я пытаюсь согреть дыханием закоченевшие пальцы.

— Если в загробном мире такая чудная погода, зачем так много одежды — семь и пять слоев?

Кван оборачивается к Большой Ма и повторяет мой вопрос по-китайски. Потом кивает, будто разговаривает по телефону, и переводит ее ответ для меня, простой смертной:

— Большая Ма говорит, что не знает. Призраки и люди Йинь были так долго запрещены правительством. Она забыла все обычаи и их значения.

— А теперь, выходит, призраки разрешены правительством?

— Нет-нет, теперь просто людей не штрафуют за то, что призракам разрешают приходить. Но это правильный обычай — семь и пять, наверху всегда на два слоя больше, чем внизу. Большая Ма считает, что семь слоев — это семь дней недели, по одному слою на каждый день. В старые времена люди должны были оплакивать своих родственников семь недель, семью семь — сорок девять дней. Но сейчас мы уподобились иностранцам, несколько дней траура, и все.

— А почему внизу только пять слоев?

Ду Лили улыбается.

— Потому что два дня в неделю Большая Ма должна блуждать по загробному миру с голым задом.

Они с Кван хохочут так громко, что находящиеся в комнате люди оборачиваются и взирают на них с недоумением.

— Хватит, хватит! — кричит Кван, силясь подавить смех. — Большая Ма бранит нас. Она говорит, что нам еще рано так над ней подшучивать. — Успокоившись, Кван продолжает: — Большая Ма не совсем уверена, но она полагает, что пять слоев — это пять вещей, которые связывают простых смертных с этим миром: пять цветов, пять вкусов, пять ощущений, пять элементов, пять чувств… — Она вдруг останавливается. — Большая Ма, а ведь на самом деле семь чувств, а не пять, а? — Она принимается перечислять на пальцах: — Радость, гнев, страх, любовь, ненависть, желание… Еще одно — что это? А, да-да! Грусть! Нет, нет. Большая Ма, я не забыла. Как я могла забыть? Конечно, мне сейчас грустно, оттого что ты покидаешь этот мир. Как ты можешь так говорить? Прошлой ночью я плакала, и совсем не напоказ. Ты сама меня видела. Моя грусть была искренней, не поддельной. Почему ты всегда думаешь обо мне худшее?

— Ай-я! — кричит Ду Лили телу Большой Ма. — Не ссорьтесь теперь, когда ты уже умерла. — Она украдкой подмигивает мне.

— Нет, я не забуду, — говорит Кван телу Большой Ма, — петух, танцующий петух, не курица и не утка. Я уже знаю.

— О чем это она? — спрашиваю я.

— Она хочет, чтобы к крышке гроба был привязан петух.

— Зачем?

— Либби-я хочет знать, зачем. — Кван слушает около минуты, потом объясняет: — Большая Ма не уверена, но она думает, что ее дух должен воплотиться в теле петуха и улететь прочь.

— И ты в это веришь?

Кван самодовольно улыбается:

— Конечно нет! Даже Большая Ма в это не верит. Это обычный предрассудок.

— Ну, а если она в это не верит, зачем тогда это делать?

— Шш! Ради соблюдения традиции! И чтобы было чем напугать детишек. Вы, американцы, поступаете так же.

— Неправда!

Кван одаривает меня снисходительным взглядом старшей сестры-всезнайки.

— Ты не помнишь? Когда я только приехала в Соединенные Штаты, ты говорила мне, что кролики кладут яйца раз в год и мертвецы выходят из могил, чтобы отыскать их.

— Неправда!

— Да, а еще ты говорила, если я не буду тебя слушаться, Санта-Клаус спустится вниз по трубе и упрячет меня в свой мешок, а потом унесет в одно очень холодное место, холоднее, чем морозилка.

— Никогда я этого не говорила, — протестую я, начиная припоминать ту рождественскую шутку, которую я с ней сыграла, — может, ты просто не так поняла.

Кван выпячивает нижнюю губу:

— Эй, я ведь твоя старшая сестра. Ты думаешь, я не поняла, что ты имела в виду? Ха! А, ладно, не велика беда. Большая Ма говорит, чтобы мы кончали языки чесать. Пришло время фотографироваться.

Чтобы собраться с мыслями, я пытаюсь установить оптимальные условия съемки. Ясно, что здесь нужен треножник. Несмотря на несколько белых свечей, установленных около стола духов, проникающий сквозь грязные окна свет холоден и неласков. В комнате нет ни верхнего освещения, ни ламп, ни розеток, чтобы подсоединить стробоскоп. Если я буду использовать мгновенную вспышку, то не смогу регулировать освещенность, и Большая Ма получится еще более зловещей. Я предпочитаю эффект распределения светотени — сочетания светлых и темных пятен, и секунда при f/8 создаст замечательное световое пятно на одной стороне лица Большой Ма и мрачную тень смерти — на другой.