Квартал Тортилья-Флэт. Консервный ряд (сборник) - Джон Стейнбек

Он любил правду, и он старался объяснить. Говорил, что расшатались нервы, и вообще захотелось на вольный воздух, надышаться полями, наглядеться на траву, и деревья, и птиц, почуять землю, – вот он и пошел по ней пешком. И никому не нравилось, когда он говорил правду. Кто хмурился, кто качал головой, кто вертел пальцем у виска, кто усмехался, давая понять, что раскусил и оценил тонкую ложь. А прочие, опасаясь за дочек или за поросят, гнали его подобру-поздорову, велели проваливать куда подальше, покуда цел.

И он перестал говорить правду. Говорил, что идет на пари, на сто долларов. И всем он нравился, все ему верили. Его усаживали обедать, стелили ему постель и кормили завтраком, желали удачи и прямо обожали его. Док по-прежнему любил правду, но понял, что не все разделяют его любовь и правда, наверное, очень опасная любовница.

В Салинасе Док не остановился съесть шницель. Но он останавливался в Гонзалесе, в Кинг-Сити, в Пазо-Роблес. В Санта-Марии он ел шницель и пил пиво даже дважды, потому что оттуда большой перегон до Санта-Барбары. В Санта-Барбаре он съел суп, капусту и салат из стручковой фасоли, жареное мясо, картофельное пюре, ананасный пирог и сыр, выпил кофе, а потом заправился бензином и пошел в уборную. Пока на станции проверяли его шины и уровень масла, Док умылся и расчесал бороду, а когда вернулся к машине, ее уже обступили.

– Вы на юг, мистер?

Док достаточно намотался по большим дорогам. Он был стреляный воробей. Из тех, кто голосует, попутчика надо выбирать очень осторожно. Лучше брать того, кому голосовать – дело привычное, – эти всю дорогу молчат. А новичок старается заплатить за проезд увлекательной беседой. Один как-то Дока чуть до смерти не заговорил. Когда уже выберешь, на всякий случай надо сказать, что едешь недалеко, чтоб в случае чего его сразу сбросить. А в общем-то – вдруг тебе повезет и познакомишься с приятным человеком. Док осмотрел очередь и выбрал заморыша в голубом костюме, наверное, коммивояжера. Глубокие складки в углах рта, унылые темные глаза.

Он недовольно глянул на Дока:

– Вы на юг, мистер?

– Да, – сказал Док, – только недалеко.

– Не подбросите?

– Садитесь, – сказал Док.

До Венчуры добрались уже вскоре после плотного обеда, так что Док остановился только выпить пива. Попутчик пока не раскрывал рта. Док затормозил у придорожного буфета.

– Пива хотите?

– Нет, – сказал попутчик. – И вообще я так скажу, в пьяном виде машиной править не годится. Собственной жизнью распоряжайтесь как хотите, это дело не мое, но раз управляете автомобилем, он может стать смертоносным оружием в руках пьяного водителя.

Док сперва несколько опешил.

– Вылезайте-ка из машины, – сказал он мягко.

– Чего?

– Я сверну вам нос, если вы не уберетесь, пока я досчитаю до десяти. Раз, два, три.

Тот нащупал ручку – и выкатился. Но тут же завопил:

– Я полицейского позову. Вас арестуют!

Док открыл ящик на щитке и вытащил гаечный ключ. Его гость увидел ключ и поспешно удалился. Док, еще злой, подошел к буфетной стойке.

Официантка, белокурая красотка, с чуть-чуть увеличенной щитовидкой, ему улыбнулась:

– Вам?

– Молочный коктейль с пивом, – сказал Док.

– Что?

Ну все, наконец-то, о Господи! Лучше поздно, чем никогда!

Блондинка спросила:

– Шутки шутите?

Док вспомнил устало, что нельзя объяснять, нельзя говорить правду.

– У меня болезнь мочевого пузыря, – сказал он, – по-медицински – бифаличетсонектомия, и нужно пить молочный коктейль с пивом. Предписание врача.

Блондинка ободряюще улыбнулась:

– Ох, а я думала, шутите. Вы объясните, как его делают. Я же не знала, что вы больной.

– Очень больной, – сказал Док, – и будет все хуже и хуже. Налейте молока и добавьте туда полбутылки пива. Вторую половину дайте мне в стакане – сахару в пивной молочный коктейль не кладут.

Она все принесла, и он, скривясь, попробовал. И оказалось не так уж плохо – просто застоявшееся пиво с молоком.

– Кошмар, – сказала блондинка.

– Да нет, ничего, когда привыкнешь, – сказал Док. – Я его уж семнадцать лет пью.

Глава XVIII

Док ехал медленно. Было уже поздно, когда он остановился в Венчуре, до того поздно, что, когда остановился в Карпентерии, он съел только кусок хлеба с сыром и пошел в уборную. В общем-то как следует поужинать он собирался в Лос-Анджелесе, а когда он туда приехал, совсем стемнело. Он проехал по городу и остановился у ресторанчика, где отлично жарили цыплят. Ему дали цыпленка с картошкой, горячих бисквитов с медом, кусок ананасного пирога и кусок сыра. Там же он налил в термос горячего кофе, захватил на дорогу шесть бутербродов с ветчиной и купил на завтра две кварты пива.

Ночью ехать не очень интересно. Ни тебе собак, не на чем взгляд остановить, шоссе да шоссе у тебя под фарами. Док набрал скорость, чтоб поскорей добраться до места. Он приехал в Ла-Хойю около двух и проехал через город к тому утесу, где была его зона прилива. Там он остановился, съел бутерброд, выпил пива, погасил фары, свернулся на сиденье и уснул.

Он обходился без часов. Так давно работал сообразно приливам и отливам, что и во сне чуял изменения прибоя. На рассвете он проснулся, глянул в ветровое стекло и увидел, что вода уже отступает по каменистой отмели. Он выпил горячего кофе, кварту пива и съел три бутерброда. Сходит прилив незаметно. Обнажаются валуны, будто встают из вод, океан отступает и оставляет лужицы, оставляет мокрые водоросли, и мох, и губку, и радужность, и бурость, и рдяность, и синеву. Каких только отбросов не валяется по дну – осколки, останки ракушек, клешни, скелеты; все дно морское – невиданное кладбище, откуда в смятенье улепетывает вся живая тварь.

Док поскорей натянул резиновые сапоги и нахлобучил капюшон. Он взял бадьи, бидоны, взял ломик, положил бутерброды в один карман, термос в другой и спустился по утесу к зоне прилива. И стал обрабатывать дно, высвобожденное морем. Ломиком переворачивал валуны и то и дело запускал руку в стоячую воду и вытаскивал маленького, корчащегося осьминога, и тот, багровея от злости, плевался в Дока чернилами. Док бросал его в бидон с морской водой, к другим, и новичок в неразумном гневе задирал собратьев.

Охота шла удачно. Он поймал девятнадцать осьминогов. Собрал уйму хитонов и побросал в деревянную бадью. Прибой отступал, а он двигался следом, и уже рассвело и встало солнце. Отмель протянулась на двести ярдов, а дальше стояли заросшие скалы и за ними отвес и глубокая вода. Док добрался до скал. Он в общем-то собрал все, что хотел, а теперь просто заглядывал под камни, наклонялся, всматривался в блестящую пестроту луж, оставленных прибоем, волдыри, пузыри, копошенье. Так дошел он до обрыва, где полоскались в воде длинные бархатно-бурые водоросли. Красные морские звезды облепили скалы, и море пульсом билось о препону, выжидая своего часа. Между двух заросших скал вдруг мелькнуло что-то белое и тут же скрылось за прядями водорослей. Док пробрался до того места, твердо ступая по скользким камням, и раздвинул бурые водоросли руками. И оцепенел. На него снизу глядело девичье лицо, милое, бледное лицо с темными волосами. Глаза были открыты и ясны, а лицо спокойно, и нежно плескались волосы. Тело было скрыто, спрятано в расщелине. Губы чуть разжались, приоткрыв зубы, и на лице застыли тишина и покой. У самой поверхности было оно очень красивое под ясной водою. Док, кажется, долго-долго смотрел на это лицо, и оно выжглось в его памяти.

Очень медленно он отнял руку, и бурые водоросли вновь закрыли лицо. У Дока оборвалось сердце, и ему сжало горло. Он собрал бадьи, бидоны и ломик и медленно пошел по скользким камням на берег.

А то лицо шло перед ним. Он сел на берегу на колкий песок и стянул сапоги. В бидоне барахтались осьминоги, и каждый старался держаться подальше от других. Музыка звучала в ушах у Дока, чистая, тонкая, пронзительно сладкая флейта вела мелодию, которую он никак не мог вспомнить, а в ответ ей прибоем гремели трубы. Флейта забралась в выси, недоступные слуху, но и там текла и вилась ее непостижимая песня. По спине у Дока побежали мурашки. Его знобило, и на глазах выступили слезы, как бывает при виде великой красоты. Глаза у нее были серые и ясные, и колыхались, плескались вокруг белого лица темные волосы. Так это в нем и застряло. Он сидел, пока первые брызги не полетели через мол, возвещая о новом приливе. Он сидел и слушал музыку, а море уже снова накатило на каменистую отмель. Рука отбивала ритм, и в мозгу звенела неотвязная флейта. Глаза были серые, а рот чуть улыбался, или он приоткрылся в блаженном вздохе восторга.

Чей-то голос разбудил его. Рядом стоял человек.

– Рыбу ловили?

– Нет, животных собирал.

– А… а каких?

– Осьминогов, детенышей.

– Спрутов, выходит. Не знал, что они тут водятся. А всю жизнь тут живу.

– Мне приходится их разыскивать, – устало сказал Док.

– Надо же, – сказал незнакомец. – Ой, да что это с вами? У вас вид прямо больной.