Журнал Наш Современник №4 (2002) - Журнал Наш Современник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
20 декабря 1920 года начинается восстание в Усть-Медведицком округе, которое возглавил командир карательного батальона К. Т. Вакулин, в прошлом — один из командиров мироновской 23-й дивизии, заявивший, что его поддерживает командарм 2-й Конной Ф. К. Миронов.
21 января 1921 года Ф. К. Миронов освобождается от должности командующего 2-й Конной армией и отзывается в распоряжение Главкома вооруженными силами республики Троцкого.
7 февраля 1921 года по дороге в Москву он приезжает в Усть-Медведицкую.
13 февраля его арестовывают.
Арест Миронова был подготовлен заранее, и он это предчувствовал.
Секретный информатор доносит в ЧК о разговорах Миронова: “Указывал, что только последние пушки выстрелили при разгроме Врангеля “и меня отзывают”, подчеркивая, что “меня будут и ласкать, и утешать, но боюсь, как бы из-за угла не убили”.
На митинге в Усть-Медведицкой он получает записку:
“Филипп Козьмич! Не доверяйте Барову и тому молодому человеку, который с Вами (в пенсне), это не товарищи, а жандармы... Если бы Вы поймали хотя одно выражение глаз т. Барова, то прочли бы то недоверие к Вашим словам, которое не может иногда скрыть. И большинство политических комиссаров не доверяют Вам, а смотрят на Вас, как на материал, выгодный для них в настоящее время”.
Давид Григорьевич Баров (Бар) и в самом деле в тот момент был “комиссаром” — членом Усть-Медведицкого оргкомитета РКП(б); в 1933 году он был исключен из партии как троцкист.
Для троцкистов было совершенно неприемлемым открытое стремление Миронова защищать казачество от злоупотреблений местных властей, равно как и его требование замены продразверстки продналогом. Своих позиций Миронов не только не скрывал, но, увидев весь размах злоупотреблений и тяжесть жизни казачества в родной Усть-Медведицкой, публично протестовал с трибуны.
Его жена, Н. В. Миронова, показывала на допросе 1 марта 1921 г.:
“Организация какого-то контрреволюционного заговора меня поражает и нова для меня. Муж всегда возмущался следующим: реквизициями по принуждению во главе [с] лиц[ами], не знающими местные условия и нравы, и что нужно крестьянству, т. е. казачеству, дать самостоятельность, дать самому отдавать хлеб, так как казаки ему говорили, что они это сами проведут и дадут столько, сколько центр потребует”.
На вопрос, заданный следователем ЧК Банги, “что Вы подразумеваете под словом самостоятельность?” Миронов отвечал на допросе 27 февраля:
“Прежде всего, меньше опеки над трудом землепашца, особенно лиц, некомпетентных в этом, и во-вторых, чтобы трудящиеся были бы уверены, что то, что добыто их трудом, принадлежит им, а если должно быть взято как государственная повинность, за это должна быть взята компенсация. Система разверсток критики не выдержала...”.
Система продразверстки, вся политика “военного коммунизма”, суть и смысл которой состояли в вооруженном насилии над народом, в первую очередь крестьянством, действительно “критики не выдержала”, и это признал Х съезд РКП(б), начавшийся через неделю после допроса Миронова — 8 марта 1918 года. Съезд проходил в драматической обстановке массового, в том числе и вооруженного, протеста крестьянских масс страны против “военного коммунизма” и продразверстки.
Бушевало антоновское восстание на Тамбовщине — в него к началу 1921 года было вовлечено до 50 тысяч человек. Восстание возглавлял прошедший тюрьмы и ссылки эсер Антонов, и оно шло под эсеровскими лозунгами, по всем уездам и волостям создавались “Союзы трудового крестьянства”.
“Трудовиками” называли себя и руководители восстания в Усть-Медведицкой: “Поставлено все на карту — или смерть коммунистам, или трудовикам”, — говорилось в воззвании Вакулина.
Само слово “коммунист” было скомпрометировано политикой “военного коммунизма” настолько, что всеобщим лозунгом крестьянских восстаний времен гражданской войны было: “За Советскую власть — против коммунистов!”.
Х съезд РКП(б) принял решение о замене продразверстки продналогом, об отказе от политики “военного коммунизма” и о переходе к “новой экономической политике”.
Казалось бы, Миронов мог быть спокоен: он добивался этого решения все годы.
30 марта 1921 года Миронов пишет “партийное письмо” из Бутырской тюрьмы Председателю ВЦИК Калинину, копии — Председателю Совнаркома Ульянову, Председателю РВС республики Троцкому, Председателю Центральной Контрольной Комиссии РКП(б) Каменеву, в котором яростно протестует против клеветы в свой адрес, против “чудовищного обвинения” “в организации восстания на Дону против Советской власти” и требует освобождения, ибо “то, что заставляло страдать и неотвязчиво стучало в голову, признано и Х съездом, признано и Вами!.. Центральная власть 23.Ill — 21 г. своим декретом о свободном обмене, продаже и покупке стала на ту же точку зрения. И вот за эту прозорливость меня собираются судить!”
Но до суда дело не дошло.
И снова выразительный язык цифр:
30 марта Миронов написал свое последнее письмо Ленину и Калинину.
1 апреля следователь Банга докладывает начальнику 16-го спецотдела ВЧК об этом письме, которое Миронов просит доложить т. Дзержинскому для получения разрешения “отослать по принадлежности”.
2 апреля Миронова убивают во дворе тюрьмы.
Документы 1959—1960 гг. о реабилитации Ф. К. Миронова подтверждают: его приговорил к расстрелу Президиум ВЧК. Однако протокол Президиума ВЧК № 79 от 2 апреля 1921 года о расстреле Миронова не обнаружен.
Зато имеется “Заключение 16-го специального отделения Особого отдела ВЧК по делу Ф. К. Миронова и его сподвижников” за подписью сотрудника поручений 16-го спецотдела Копылова от 13 августа 1921 года, направленное руководителю “особистов” Пузицкому. Почти пять месяцев спустя после расстрела Миронова в нем было наконец сформулировано обвинение в его адрес. При этом Копылов даже не знает, что Миронова уже нет в живых, и предлагает: “Полагал бы о применении высшей меры наказания — обвиняемому Миронову”. В ответ на это следует резолюция Пузицкого: “Т. Копылов. 1) Миронов расстрелян. 2) Надо составить заключение в отношении остальных обвиняемых”.
Всех остальных обвиняемых вскоре выпустили.
Самое страшное доказательство беспощадной жестокости ВЧК к Миронову — судьба его жены: после расстрела 2 апреля мужа Н. В. Миронова с грудным, родившимся в тюрьме ребенком долгое время продолжала оставаться в заключении.
В томе “Филипп Миронов. Документы” опубликована поразительная по силе и чистоте человеческих чувств любовная переписка Филиппа Миронова и его жены, Надежды Васильевны Мироновой (Сустенковой), которая была арестована вместе с мужем, хотя вся ее вина была только в том, что в возрасте 22 лет она стала гражданской женой Филиппа Миронова.
18 мая 1921 года, не зная, что муж уже убит, она обращается с заявлением к следователю специального отдела ВЧК Банге:
“Я беременна 7-й месяц. Сижу арестована 4-й месяц. Тюремные условия жизни тяжело отражаются на моем и без того слабом здоровье. Тяжелые душевные переживания за мужа Филиппа Кузьмича Миронова (боевого командующего 2-й Конной Красной Армией), о судьбе которого я ничего не знаю, ежедневное недоедание (передач не имею) и, главное, [понимание] моей полной невиновности перед Советской властью вынуждают меня предъявить к Вам требование о моем освобождении или вызове для личных переговоров, или для выяснения своего положения, сроком 25 мая с. г.
Если в течение этого времени ничего не будет выяснено, то я 25 мая объявляю голодовку, несмотря на свою беременность, так как предпочитаю смерть, нежели переживать то, что переживаю ежедневно в продолжении 3 1/2 месяцев заключения”.
К письму — приписка следователя Банги: “Дело ведет следователь Пузицкий. Миронова виновата, поскольку отрицает виновность своего мужа, считая его действия справедливыми со своей точки зрения. Думается, что к ней, как беременной, надо предоставить условия, требующиеся беременной. Банга 7/VI”.
19 июля 1921 года Н. В. Миронова обращается с новым заявлением — теперь к коменданту Бутырской тюрьмы:
“Я нахожусь под арестом 6-й месяц. Допроса с февраля месяца не имею и не знаю, в чьих руках находится мое дело и дело моего мужа Ф. К. Миронова (быв. Командующего 2-й Красной Армией), за которого я и арестована. О судьбе его я тоже ничего не знаю. Скажите, неужели в Советской России допустимо держать под следствием почти 6 месяцев женщину в положении на 9-м месяце. Убедительно прошу Вас позвонить в ВЧК заведующему следственной частью т. Фельдману, чтобы выяснить мое положение. Я измучена физически и морально... Ради будущего ребенка прошу помочь мне”.
11 января 1922 года — почти десять месяцев спустя после расстрела Ф. К. Миронова — сотрудник ВЧК Борисов пишет начальнику 16-го спецотдела Особого отдела ВЧК Пузицкому рапорт, в котором сообщает, что Миронов Ф. К. приговорен к высшей мере наказания, семь обвиняемых освобождены, один заключен в лагерь на один год. “...Остается по делу одна обвиняемая Миронова Н. В., в отношении которой в деле никакого постановления нет... Миронова содержится с 28 августа 1921 г. в Доме беременности...”. Как видите, в ВЧК имелся даже такой Дом!
