Мальчик, которого растили как собаку - Брюс Перри

Я спросил ее, когда она думает об этом.

— Иногда, когда я ложусь спать, — сказала она. — Но потом я просто ухожу прочь.

— Уходишь?

Я понимал, что она говорила про диссоциацию, но мне хотелось, чтобы она описала, как все случилось. Она поменяла позу: подняла голову и уставилась в пространство, ее глаза смотрели куда-то вниз и влево. Я знал, что перед ее мысленным взором проходят болезненные образы прошлого.

— Когда это только началось, я была так изранена, — сказала она спокойным, почти детским голосом. — И было очень больно. Иногда я не могла вздохнуть. Я чувствовала себя такой беспомощной, такой маленькой и такой слабой. Я не хотела говорить маме. Я чувствовала себя очень неловко, и мне было плохо. Когда все это случалось, я закрывала глаза и старалась думать о чем-то другом. Очень быстро я научилась уходить в безопасное место в моей голове.

По мере того как она рассказывала, казалось, она меняется.

— Мало-помалу, я сделала это место моим специальным убежищем. Когда я думала о том, что могу уйти туда и оставаться там, я чувствовала себя в безопасности. Никто не знал, где это место. Никто не мог пойти туда со мной. Никто не мог сделать мне там больно. — Она замолчала. Сейчас она говорила низким голосом, монотонно, почти, как робот. Она смотрела в пространство и почти не мигала. Мы немного помолчали, потом она продолжила.

— Когда я бывала в этом месте, я чувствовала, что могу летать. И я начала воображать, что я птица, ворон. Я пыталась представить себя красивой птичкой, малиновкой или синей птицей, но я понимала, что это не место для красоты. Я пыталась представить себя величественной птицей, такой как орел или сокол, но это тоже не работало. Мой мозг создавал что-то темное. Как ворон. Но я была сильная. Я могла контролировать других животных. Я была мудрой и доброй птицей, но я была абсолютно безжалостной, если нужно было нанести удар и убить зло. Для этих созданий, плохих тварей, я была Черная смерть.

Она снова замолчала. На этот раз она посмотрела на меня. Ее слова были трогательны. Я знал, что она ни с кем не делилась своей фантазией — она чувствовала, что часть той силы, которая служила ей успокоением, кроется в секретности. Очень важно защищать человека в моменты, когда он чувствует свою беспомощность.

— Ты все еще Черная смерть? — спросил я. Она посмотрела в сторону, потом снова на меня и начала плакать. Это было реальное начало нашей работы.

Неделя шла за неделей, и я все больше и больше узнавал про нее. История Эмбер в конце концов многому научила меня в плане того, как помочь детям, страдающим от диссоциативной реакции на травму.

Сексуальное насилие, которое пережила Эмбер, было жестоким и ужасным, оно началось, когда ей было около семи лет. Ее родители разошлись, когда ей было два года, и несколько лет спустя ее мать нашла нового партнера и надеялась, что он поможет содержать семью. Дуэйн насиловал Эмбер, когда выпивал, это бывало раз в десять дней или около того. В последующие дни он как бы раскаивался, делал ей подарки, говорил ласковые слова, пытаясь загладить то, что сделал. Поскольку его выпивки были непредсказуемыми, Эмбер жила в постоянном страхе, всегда в тревожном ожидании, когда это снова случится, в ожидании боли и ужаса самого события. Ее школьные отметки становились хуже, и она из счастливого способного ребенка превратилась в замученную тревожную маленькую девочку.

Она слишком боялась рассказать маме о том, что делал Дуэйн, он угрожал, что если она расскажет, он сделает кое-что похуже. Чувствуя, что ситуация безвыходная, Эмбер делала, что могла, чтобы контролировать ее. Она начала сама давать выпивку Дуэйну и провоцировала его на сексуальные действия под выпивкой. Если она знала, когда это случится, она могла заниматься уроками и спать ночью, а не ожидать в тревоге, когда он придет в ее спальню. Потом, в сущности, она научилась отчасти планировать события и изолировать свой страх, чтобы все это не вмешивалось в ее остальную жизнь. Ее оценки снова стали лучше, и окружающим стало казаться, что она снова стала сама собой. Хотя ее действия, возможно, удвоили частоту насилий, контроль над ситуацией позволял ей справляться с тревогой, значительно уменьшая влияние насилия на ее повседневную жизнь. К несчастью, впоследствии это могло стать причиной новых проблем, связанных с чувством вины за то, что она как бы принимала участие в действиях насильника, но тогда это помогало ей справиться с травмой.

Когда на самом деле насиловали, Эмбер диссоциировалась, удаляясь в свой фантастический мир, где она была Вороном — Черной Смертью. На нее охотились всякие злобные создания и демоны, но она всегда одерживала победу, как какой-нибудь персонаж из видеоигры. Ее фантазия была изобретательна и детальна. На самом деле она была такой достоверной, что Эмбер в прямом смысле больше не чувствовала, что происходит с ее телом. Она инкапсулировала травму таким образом, что могла справляться с повседневной жизнью, хотя, конечно, были какие-то детали — намеки, которые напоминали ей о том, что происходит, например запах Дуэйна или запах его любимых напитков. Такие «намеки» вызывали диссоциативную реакцию, и она уходила в свой безопасный мир и не отвечала на стимулы извне; последняя реакция — на звонок Дуэйна — была такой сильной, что закончилась потерей сознания и больницей.

Насилие продолжалось несколько лет. Наконец, когда Эмбер было около девяти лет, ее мама поймала Дуэйна в постели со своей маленькой девочкой и немедленно выгнала его вон. Она не ругала Эмбер, как, к несчастью, делают многие матери в подобных ситуациях. Она заявила в полицию, но не пыталась как-то еще помочь девочке. Дуэйн уехал из штата, и окружной прокурор не преследовал его. У Джил было много проблем, которые было необходимо решить: она была матерью-одиночкой, мало что умела и зарабатывала немного, теперь ей нужно было сражаться с трудностями жизни, чтобы содержать себя и дочь. Она и Эмбер переезжали из штата в штат в поисках лучших условий работы. Джил в конечном счете удалось вернуться в школу и получить более высокооплачиваемую работу, но нестабильность и пережитая травма нанесли вред Эмбер.

Эмбер продолжала сама справляться со своими проблемами, училась она не блестяще, но вполне прилично. Ее умственные способности совершенно точно позволяли ей успевать и лучше, но, скорее всего, именно последствия пережитой травмы не дали ей выбиться из середнячков. И в классе она была не из самых популярных девочек, но и не из последних. Она примкнула к молодежной субкультуре, находящейся в середине социального спектра, это были «готы». Они одевались в черное, но их поведение не было экстремальным. Например, они не пили, не употребляли наркотики, но их интерес к мистицизму и альтернативной культуре делал их терпимыми ко многим подобным проявлениям. Недавнее исследование течения «готов» показало, что оно, как правило, привлекает подростков вроде Эмбер, у которых есть история членовредительства: прежде чем эти дети находят группу, которая принимает их «темные» интересы, они на самом деле бывают склонны делать порезы на теле или как-то иначе вредить себе.

В школе Эмбер обнаружила, что, если щипать себя или сильно царапать руки, это приносит некоторое облегчение ее тревоги. И позднее она обнаружила, что надрезание кожи может вызвать диссоциативное состояние, позволяющее отключиться от того, что выстраивалось в ее мозгу как невыносимый стресс. «Как будто у меня есть магическая кожа», — сказала она мне, описывая, как порезы ножом или бритвой ускоряют чувство немыслимого облегчения и доступ к ее «безопасному» месту. Конечно, многие подростки находили подобный выход в наркотиках.

Хотя часто в употреблении подростками наркотиков видят только жажду получить удовольствие или бунтарство, наибольший риск длительного употребления наркотиков грозит тем подросткам, стрессовые системы которых, как у Эмбер, испытали ранний и длительный по времени удар. Исследования наркоманов и алкоголиков показывают крайне высокое количество пережитых травматических событий по сравнению с теми, кто не употребляет наркотиков. Наиболее тяжелые истории наркоманов — особенно среди женщин — наполнены эпизодами сексуального насилия в детстве, потерей родителей из-за развода или смерти, случаями, когда дети становились свидетелями жестокого насилия, отсутствием заботы и другими травмами. При сканировании мозга людей, переживших психологическую травму, часто обнаруживают аномалии в тех же областях, где отмечаются изменения во время приема наркотиков. Возможно, эти изменения делают их более склонными к тому, чтобы попасться на крючок.

Хотя членовредительство также часто расценивают как акт бунта или поиска внимания, во многих случаях его можно лучше понять, если рассматривать как попытку самолечения. Порезы высвобождают из мозга опиоиды, что делает этот способ особенно привлекательным для тех, кто был травмирован и находил облегчение в диссоциации. Хотя любой человек, делающий себе порезы, в какой-то мере испытывает эффект опиоидов, данный опыт будет с большей вероятностью воспринят как приятный и привлекательный теми, у кого имела место диссоциативная реакция в результате предыдущей травмы и кто находится в состоянии эмоциональной боли; то же самое относится к людям, которые употребляют такие наркотики, как героин или оксиконтин (Oxycontin). Вопреки распространенному мнению, большинство людей, пробующих эти наркотики, не считает их такими уж приятными. На самом деле большинству людей не нравится ощущение онемения, которое они вызывают. Но те, кто страдает от последствий серьезного стресса или травмы, как правило, находят эти вещества успокаивающими, комфортными, а не притупляющими.