10 жизней Василия Яна. Белогвардеец, которого наградил Сталин - Иван Просветов

Самым жутким местом на Анзере был тифозный барак, куда свозили заболевших со всего лагеря. В этой больнице скорее умирали, чем вылечивались. Зимой 1929 года жизнь на острове превратилась в страшную лотерею: из тысячи заключенных почти половина погибла от тифа. Дмитрию повезло, он даже не заразился.

Второй раз ему повезло, когда весной пригласили в Кримкаб на Большом острове. Начальник культурно-воспитательной части лагеря загорелся идеей организовать колонию для перевоспитания малолетних преступников и при ней – криминологический кабинет, куда собрали лагерную интеллигенцию. Янчевецкому предложили читать лекции уголовникам. Кримкабу выделили комнату в здании на пристани, где располагалось управление СЛОНа. Из окон был виден кремль – главная тюрьма Соловков. От коллег Дмитрий узнал, что в лагере есть театр, и заключенные с восторгом смотрят «Детей Ванюшина», «Маскарад». От них же услышал о Секирке – карцере, откуда обычно выходили калеками. У соловчан на лесозаготовках выбор был невелик – либо надорваться на работах, либо подставить руку под топор, либо сесть в карцер… Осенью 1929-го чекисты будто бы раскрыли повстанческий заговор в лагере; расстреливали ночью у стен кремля – ходили слухи о трехстах жертвах. И все это происходило на фоне великолепной природы, величественного моря и удивительно высокого неба, белых ночей летом и северного сияния зимой [13].

В 1931 году из лагеря начали забирать заключенных на Беломорканал. Кримкаб опустел. Анзер не тронули – не того качества была рабочая сила. Янчевецкого постановили освободить после приезда очередной «разгрузочной» комиссии – по состоянию инвалидности и как отбывшего более половины срока.

В этот страшный рассказ не хотелось верить. Особенно после бравурной «Истории строительства Беломорско-Балтийского канала имени Сталина», подготовленной лучшими писателями во главе с Горьким. Литераторам – среди них был Всеволод Иванов – показали стройку и лагеря, они беседовали с инженерами и чекистами, вольнонаемными рабочими и каналоармейцами, увидели энтузиазм и достаток ударников. «Яркие примеры исправительно-трудовой политики советской власти, перековывающей тысячи социально-опасных людей в сознательных строителей социализма. Героическая победа коллективно организованной энергии людей над стихиями суровой природы…». Ян готовился посетить те места. Госстройиздат заказал ему книгу, в которой автор должен был сравнить сооружение Панамского и Беломорканала. В сентябре 1934 года Василий Григорьевич путешествовал пароходом из Ленинграда до Белого моря. Работая над «Двумя каналами» (издательство приняло рукопись, но не опубликовало, и она потерялась в годы войны), Ян одновременно сочинял повесть, что станет главной в его жизни – «Чингиз-хан».

15 августа 1934 года Василий Григорьевич раскрыл тетрадку – свой дневник и записал: «Пришла новая глава в моей работе. В «Молодой гвардии» мне сказали: «Вы предложили тему повести «Чингиз-хан». Какая грандиозная тема! Она охватывает половину земного шара. От Китая до Венгрии. Во сколько времени можете ее написать?» – «Месяц – лист». – «А не можете ли писать лист в полмесяца? Начинайте работать немедленно!». Дан размер – 12 листов. Срок – февраль… Итак, фигура высокого монгола, умом и волей охватившего всю Азию, выплывает передо мной…». ««Чингиз-хана» надо писать пламенно, точно сонетами, языком экстаза, небывалыми сравнениями, где переплетаются и невероятный язык Востока, и образы, создаваемые миражами, и утонченный язык итальянского иезуита, автора «Хроник», которого послали с особой миссией разведать, что за армия дьяволов двинулась из глубин Центральной Азии» (запись от 21 августа) [14].

Издательский лист – это 40 000 печатных знаков. Но для начала и по ходу дела нужно изучать исторические источники и научные труды. Ян читает переведенные на русский язык «Сокровенное сказание монголов», «Сборник летописей» Рашида ад-Дина, «Всеобщую историю» Ибн аль-Асира, «Историю завоевателя мира» аль-Джувейни, «Насировы таблицы» аль-Джузджани, «Записки о монголо-татарах» китайского посланника Хуна, «Путешествие на Запад» Чан Чуня, «Юань-Ши» (официальную историю монгольской династии в Китае). Штудирует «Историю монголов» Д’Оссона, «Образование империи Чингисхана» и «Туркестан в эпоху монгольского нашествия» Бартольда, «Чингисхана» Владимирцова и его же только что изданную монографию «Общественный строй монголов: кочевой феодализм».

«Чингиз-хан, каким я увидел его во сне». Рисунок В. Яна, 1937 год (из архива семьи Янчевецких).

Позднее Ян объяснял: «Кропотливая работа над изучением материалов о жизни и деятельности Чингиз-хана имела одну цель: установить возможно точнее несомненные ориентиры, отправные точки, на которых можно было бы базироваться, создавая правдивый и живой образ этого беспощадного завоевателя. Необычайные люди в истории всегда невольно привлекают к себе внимание пытливых потомков. Каким образом один человек может объединять массы, направлять их согласно своим планам на завоевания, на походы, на смерть? Были или не были у этого «бича божия на земле» какие-то теплые, человеческие, положительные черты? Общепризнанная аксиома: автор художественного произведения должен в нем отсутствовать. Действуют только его герои. Читатель сам должен решить, хорошо это или плохо. Так было и с образом Чингиз-хана». «К числу главных особенностей его характера нужно отнести необычайные организаторские способности. Он всюду вводит свой железный порядок… Он имел свои определенные цели, которые решил выполнить, утверждая – «чтобы всюду водворить мир – нужна война!». Его мучило только одно – сознание своей старости и неизбежность скорой смерти…». «Я писал сцену за сценой не в том порядке, как они помещены в книге, а свободно, как они вспыхивали в моем воображении… Одной из первых написанных сцен была смерть Чингиз-хана».

Великий каган лежал на девяти сложенных белых войлоках. Под головой была седельная замшевая подушка, на ногах покрывало из темного соболя. Тело, длинное и исхудавшее, казалось невероятно тяжелым, и ему, потрясавшему мир, было трудно пошевельнуться или приподнять отяжелевшую голову. Он лежал на боку и слышал, как при каждом вздохе раздавался тонкий звук, точно попискивала мышь. Он долго не понимал, где сидит эта мышь. Наконец он убедился, что мышь пищит у него в груди, что, когда он не дышит, замолкает и мышь и что мышь – это его болезнь. Когда он переворачивался на спину, он видел над собой верхнее отверстие юрты, похожее на колесо. Там медленно проплывали тучи, и раз он заметил, как высоко в небе пролетел едва видный косяк журавлей. Доносилось их далекое курлыканье, зовущее вдаль, в новые, невиданные земли…