Избранное в двух томах. Том первый - Тахави Ахтанов

Но чем дальше, тем медленнее продвигался батальон. Высылаемые вперед разведчики натыкались на блуждающие немецкие группы, задерживались. Лесные тропинки то выводили к шоссе, по которому сплошным потоком катились колонны противника, то, петляя, увлекали далеко в сторону.

С четырьмя подводами и тремя маленькими пушками идти по бездорожью Мурат не мог. За ночь батальон одолел не более десяти километров.

Наступило тусклое, хмурое утро. Яснели просветы между деревьями, и вскоре уже можно было различить молоденькие сосны и кусты в тени больших деревьев. Батальон подошел к опушке.

Впереди открылась широкая равнина. В отдалении маячили реденькие рощицы. Деревни, вероятно, спрятались за лесом, в низинах, отсюда их не видно. Тугой утренний воздух пощипывал щеки и руки. Кругом — ни малейшего признака жизни. Видимо, передовые колонны неприятеля ушли далеко вперед, а задние заночевали в деревнях.

Мурат не решился при дневном свете пересечь открытую равнину километров в десять длиной.

За одну ночь догнать отступающую дивизию не удалось. Теперь продвижение батальона замедлится. Линия фронта будет отдаляться все больше. Неприятельский напор не ослабевает. Пройдет не меньше четырех-пяти дней, прежде чем остановят врага на новом рубеже. Впереди непредвиденные ловушки, неожиданные опасности. Триста человек без колебаний верят Мурату, надеются на него, а на кого опереться Мурату? Помощи ждать неоткуда, а пробиваться надо...

Потребуется не только мужество. Потребуются быстрота и выдержка, трезвая рассудительность и молниеносная решимость.

Мурат вернулся к бойцам, укрывшимся в лесу. Роты расположились в том же порядке, в каком шли в колонне.

Кое-где разговаривали приглушенными голосами. Но большинство людей сидели молча. Солдаты только переглядывались, когда мимо проходил комбат. Мурат понимал их взгляды. Но чем он их может ободрить? Он вдруг почувствовал, что эти люди, безмолвно доверившиеся ему, стали ему еще родней и ближе.

«Судьбы людей на корабле едины».

Мысль эта взволновала Мурата. Он сломал веточку молоденькой сосны и начал счищать с нее кору. Другого выхода нет: надо сказать им горькую правду. Всю, до конца. Зачем скрывать, какой смысл? Они сами чувствуют. И он начал своим ровным голосом:

— Товарищи, вы хорошо знаете, что мы в окружении. Положение трудное. Ничего определенного, а тем более радостного, сообщить вам не могу. Мы не сумеем выбраться из окружения за один-два дня. Впереди нас ждут серьезные испытания, с честью выйти из них могут лишь смелые из смелых. Будьте готовы к этим испытаниям. — В руках Мурата согнулась и хрустнула ветка. — Ни один человек не должен отбиться. «Один в поле не воин», — говорит русская пословица. Одинокого противник сломает легче и скорее, чем этот вот прутик. — Мурат отбросил ветку. — А все мы вместе — лес густой. Нелегко срубить весь лес. Наша сила в единстве. Есть поговорка: «Судьбы людей на корабле едины». Наши сердца, наши души — едины. Сейчас над нашим кораблем нависла опасность. Когда кораблю угрожает шторм, место ли трусливому моряку на корабле? Нет, не место, и трусливых моряков не найдется среди нас. Нет среди нас такого презренного человека. В эту серьезную минуту предупреждаю вас — буду строг. И от всех командиров потребую строгости. Забудьте о колебании, о нерешительности. Или умрем, или вырвемся из окружения! Иного пути нет. Если найдется подлец, готовый просить у неприятеля пощады, он будет немедленно расстрелян! Паникеров ждет то же самое...

VI

— Знаешь ли ты, что такое сосновый бор? Душа, напоенная его густым целебным воздухом, парит на крыльях, она покойна и свежа — вот что такое сосновый бор! — торжественно сказал Земцов Картбаю и вздохнул всей грудью. — До чего же хорошо! Березовый лес, признаться, я не особенно люблю. Конечно, в летнюю пору он хорош — напоминает принарядившуюся молодуху. Но это показная красота. Бе-зу-слов-но! А что касается сосны, то это, браток, совершенно другая стихия! Сосновый лес, конечно, невеселый на вид, зато сколько величавости и тишины! В человека он вливает новые силы. Да разве ты поймешь, степняк?!

— Зачем не понять? Дерево, как говорится, краса земли, — охотно согласился с ним Картбай.

Земцов сидит на корточках, собрав в комок свое некрупное сильное тело. Казалось бы, мечтает человек. Выпуклые надбровные дуги придают его лицу колючее выражение. Глаза его весело светятся. Рукой он смахнул синеватый иней с сосновой ветки и мечтательно посмотрел в глубь леса.

Картбай сидел рядом с ним на расстеленной плащ-палатке, подвернув под себя ноги калачиком и покуривая. Бондаренко лежал, упираясь локтем в землю. Здесь же, на плащ-палатке, примостились Борибай и Кожек.

В лесу расположились по кругу другие бойцы батальона, разбитые из предосторожности на группки.

Земцов неторопливо рассказывал:

— Родился я, конечно, и вырос в Сибири, а в Казахстан попал позднее. Если уж говорить о лесах, то лучше сибирских лесов ничего не сыщешь. Бывало, выйдем на охоту вместе с отцом — чащоба, глухомань, три дня иди, из лесу не выберешься.

— Вот бы половину того леса да в нашу степь, — мечтательно промолвил Борибай.

— После войны перевезешь! — засмеялся Бондаренко.

Земцов сказал:

— Зачем перевозить? Посадить надо деревья в степи.

— С посадкой уж как-нибудь повремени. Лучше подскажи, как выбраться из окружения.

— Разве ты комбата не слушал? Иль слушал вполуха? — усмехнулся Земцов. — Будем действовать согласно его приказу.

Бондаренко обиделся:

— Поучи еще меня, как выполнять приказы. Много ты мечтаешь, а чтобы толковое что надумать — этого не можешь. В критический момент каждый обязан искать, как выйти из положения. Один ум хорошо, а два — лучше. Правильно я говорю, Кожек?

Неподалеку от своего взвода улегся Ержан, надеясь заснуть. Подремал немного и очнулся — его до костей пробрала ночная сырость. Он лежал, прислушиваясь к разговорам солдат. Обычно говорливого, вспыльчивого Земцова легко, одним метким словом, осаживал Бондаренко — будто сваливал неожиданной подножкой разгоряченного бегуна. На этот раз Бондаренко говорил миролюбиво, без жалящих слов.

— Ты что, командира учить собираешься? — наскакивал Земцов.

Ержан поднял голову и сказал Земцову:

— А что в этом зазорного? Или ты думаешь, что командиры — кудесники и провидцы? Тебя и таких, как я, дядя Ваня многому может научить. Он человек бывалый, много повидал на веку. — В голосе Ержана прорвалось раздражение. — Чванства нам с тобой хватает, а больших дел чего-то не видно. Уверовали мы с тобой, что превзошли все науки. — Ержан покосился на Земцова. — Но это ж чепуха, дружок? Если разобраться, о жизни у нас представление самое скудное. Едва ходить научились, а уж думаем, что всех обогнали. Нет, друг, на деле это совсем не так.

Солдаты, слушая командира, притихли. Ержан вдруг почувствовал неловкость — подумают еще, что подслушивал. Он умолк.

— Дядя Ваня и Картбай-ага испытали и сладость и горечь жизни. У них есть чему поучиться.

— Ну, вы тоже не особенно-то прибедняйтесь, товарищ лейтенант, — засмеялся Бондаренко.

— Ладно, отдыхайте, ребята, — сказал Ержан, поднялся с плащ-палатки и пошел в глубь леса.

— Что он на меня набросился, — обиженно проговорил Земцов. — Как будто я еще ни в чем не провинился.

— Ты, голубь мой, дурак, — добродушно сказал Бондаренко.

— Что-то наш командир не в духе, — заметил Земцов.

— Душа у него горит, — отозвался Бондаренко. — Вот и накинулся на тебя.

В разговор вмешался Борибай:

— Это ты, Картбай, говорил, что ли, что он схватился с Молдабаевым? Может, от этого и хмурый?

— Может, и так, а может, и другая причина, — откликнулся Бондаренко.

Кожек давно догадался, что с Ержаном творится неладное, и в душе жалел его. Сейчас Кожек не вытерпел, спросил:

— Апырмай, кто его обидел, чтоб тому не видеть доброго пути! Совсем ведь безобидный мальчик...

— Не мальчик, а боевой командир, — поправил его Картбай. — Воли у него хватит, обида переболит. Ничего с ним не случится. Ну, а если слюнтяй — пусть сам пеняет на себя.

Во вчерашнем бою Ержан получил легкое ранение, пуля содрала кожу на шее. Его беспокоила пропитанная кровью, натиравшая рану повязка. Нужно было пойти в санвзвод, перебинтовать...

Но едва он вспомнил о санвзводе, о Раушан, в его душе снова поднялась горечь, забывшаяся в бою. Ревность, жалость к себе, чувство невозвратимой утраты снова стали мучить его.

А так не хотелось поверить в то, что случилось! Он размышлял: «Ведь я и сам вспыльчив. Может, в помрачении не разобрался, неверно понял. Ревность — плохой советчик». Но он снова и снова вспоминал, как Раушан защищала Уали, и мысли его поворачивались вспять. «Нет, ты побежден, — говорил он, — ты должен это признать. Это произошло, и ничего уж не поделаешь».

И тут же подбадривал себя: «Подумаешь, какая катастрофа! Только и свету, что в одном окошке? Найдутся девушки и получше ее! Пусть!»