История русской церкви - Николай Никольский

«Попечение» синода о церковных вотчинах привело не только к уменьшению доходов казны, но также и к таким последствиям, которые стали грозить безопасности дворянского государства. Эксплуатация крестьян архиерейских и монастырских вотчин приняла неслыханные по жестокости и грабительству размеры; на крестьян сыпались как из рога изобилия лишние сборы и повинности, «всяческие обиды и разорения». При сборах повинностей церковные приказчики били неисправных плательщиков батогами, иногда до смерти, отбирали последний кусок хлеба и обрекали целые волости на голод. Они брали в этом пример с самих иерархов. Так, архимандрит Иоаким в вотчинах своего монастыря, под самой Москвой, в Рузском уезде, самовольно сжинал крестьянский хлеб, производил потравы на крестьянских полях и лугах, отнимал у крестьян хлеб и скот, томил крестьян в холодной, забивал до смерти; от голода в его вотчинах умерло 13 человек. Синод не давал хода жалобам /199/ на архимандрита, и дело началось только тогда, когда хозяйничание Иоакима приобрело настолько скандальный характер, что московские власти были вынуждены вмешаться. С начала 50-х годов учащаются и усиливаются бунты архиерейских и монастырских крестьян; возбуждается церковными учреждениями множество дел «об ослушаниях и противностях» крестьян; в 1759 г. положение было признано настолько серьезным, что сенат учредил особую комиссию для разбора дел о крестьянских волнениях в церковных вотчинах. Дворяне забили тревогу, так как брожение из церковных вотчин грозило перекинуться в их вотчины. Так назрел второй, особенно жгучий мотив для окончательной секуляризации церковных вотчин.

Первая проба фактической секуляризации была произведена в 1762 г. Петром III. Он вообще не стеснялся с церковью: издал приказ об удалении из церквей всех икон, кроме Христа и богородицы, и предписал всем священникам обрить бороды и носить штатское платье. В вопросе о церковных имуществах он действовал столь же решительно. Ссылаясь на волнения крестьян в церковных вотчинах, он учредил в Москве новую коллегию экономии для управления церковными имуществами, подведомственную сенату. Вместо «духовных персон» в церковные вотчины были назначены офицеры для управления «и защищения крестьян от всяких обид»; все дела о волнениях церковных крестьян были прекращены. Взамен прежних оброков в пользу церковных господ крестьяне были обложены однообразным казенным оброком сверх подушного налога и получили всю ту запашку, которая ранее вспахивалась в пользу архиереев и монастырей. Офицеры, назначенные управителями церковных вотчин, конечно, оказались не лучше прежних «духовных персон»; по выражению Арсения Мацеевича, они готовы были «спаса и богородицу ободрать», так что крестьяне выиграли от совершившейся перемены немного. Екатерина II, скоро спихнувшая своего супруга с престола, ловко воспользовалась недовольством церковных кругов, возникшим в связи с этими мерами. В своем манифесте о вступлении на престол она мотивировала, меж. ду прочим, переворот необходимостью спасти церковь и веру от разрушения и поругания, заявляла, что «не имеем мы намерения и желания присвоить себе церковные имения», а меру Петра III объявила в сенате необдуманной. Однако это был только ловкий дипломатический /200/ прием, не пошедший далее полумеры 12 августа 1762 г., когда имения были номинально «на время» возвращены церкви, но управление ими и половина рублевого оклада остались в светских руках. Крестьянские волнения в церковных вотчинах, не прекращавшиеся и после 1762 г., скоро дали возможность ликвидировать отмену «необдуманной меры». Не прошло и полугода после такой квалификации указа Петра III, как была учреждена особая комиссия о церковных имениях, в инструкции которой был уже намечен план секуляризации; он предусматривал производство описи всех церковных имений, переустройство их хозяйства сообразно данным описей и «применяяся лучшему хозяйству светских помещиков», «сочинение» штатов епархий, монастырей, соборов и духовных школ и обращение части доходов и монастырей на призрение раненых, увечных и отставных воинов; для управления вотчинами и распределения их доходов инструкция предполагала учреждение «главной духовной экономической коллегии».

Таким образом, торжество церковников было преждевременно, а еще через год из уст той же защитницы церкви от поругания и разрушения синодальные архиереи услыхали совершенно иную речь. «Существенная ваша обязанность состоит в управлении церквами, в совершении таинств, в проповедовании слова божия, в защищении веры, в молитвах и воздержании… Вы преемники апостолов, которым повелел бог внушать людям презрение к богатствам и которые были очень бедны. Царство их было не от мира сего: вы меня понимаете? Я слышала истину эту из уст ваших. Как можете вы, как дерзаете, не нарушая должности звания своего и не терзаясь в совести, обладать бесчисленными богатствами, имея беспредельные владения, которые делают вас в могуществе равными царям? Вы просвещенны, вы не можете не видеть, что все сии имения похищены у государства (!). Если вы повинуетесь законам, если вы вернейшие мои подданные, то не умедлите возвратить государству все то, чем вы несправедливым образом обладаете». Можно себе представить, какой переполох произвела в синоде эта речь, столь характерная для Екатерины, начавшаяся с восхваления идеальной миссии церкви и кончившаяся обвинением той же церкви чуть ли не в грабеже.

Обращение церковных имений «на истинную пользу душе спасительную», как выразился манифест 1764 г. о секуляризации, не заставило себя долго ждать, 12 мая /201/ 1763 г. была учреждена на равных правах с другими коллегиями коллегия экономии, совершенно независимая от синода и подчиненная, как и прочие коллегии, сенату; она приняла от синода в свое ведение все церковные вотчины и составила на 1764 г. их баланс, по которому за ними числилось еще недоимок 154 407 руб. 9 коп.; за два года после «необдуманной меры» Петра III недоимка уменьшилась на 200 000 руб., а 26 февраля 1764 г. последовал манифест, окончательно и бесповоротно экспроприировавший церковь. Манифест лицемерно оговаривается, что императрица вовсе не желает обратить церковное достояние «на какое-либо употребление свету и его суете»; нет, оно будет обращено лишь на богоугодные дела. Эти дела таковы: проведение строгих церковных штатов и содержание церкви на основе этих штатов, призрение отставных военных инвалидов, пенсии офицерам, их вдовам и сиротам и пособия им на случай смерти, остальное в доход казны вообще… Фактическое распределение было таково: государство получило около 1 500 000 руб. ежегодного дохода на тогдашние деньги; из этих денег было положено отпустить на содержание церковных учреждений, лишившихся вотчин, только 462 869 руб.; затем 250 000 руб. было назначено на призрение инвалидов и пенсии, а все остальное, т. е. больше половины, оставалось в полном распоряжении государства… Крестьян перешло в собственность государства 910 866 ревизских душ, получивших название «экономических». Положение их осталось тяжелым. Манифестом прежний рублевый оброк был повышен до полутора рубля, затем в 1768 г. — до двух рублей, а потом до трех (1783 г.), вследствие чего доходы государства от секуляризованных имений достигли к концу XVIII в. почти 3 000 000 руб.

Епископы и архимандриты, зависевшие теперь всецело от государств? с горечью смотрели на уплывшее безвозвратно из их рук золотое дно. Им воспользовалось, конечно, не только дворянское правительство, но и само дворянство. Последнее, как установил манифест, получило значительный пенсионный фонд; но этого ему были мало, и оно протянуло руки к церковным землям. Правда, первое время правительство довольно строго соблюдало принцип неотчуждаемости секуляризованных имений, такой порядок заставлял дворян жаловаться: деревни и люди были отданы церкви «от набожных праведных людей» «для поминовения душ дателей, и следственно, /202/ с некоим родом условия», теперь же «деревни не к тем возвратились, которых предки разорили для сыскания рая душе своей». Этот прозрачный намек на то, что и дворянство имеет право на кусок из добычи, был скоро понят. В конце царствования Екатерины началась раздача секуляризованных земель «разным вельможам и любимцам государыни», продолжавшаяся и при Павле; всего за это время ушло в дворянские руки более 50 000 душ прежних церковных крестьян.

Церковь — ведомство православного вероисповедания

После 1764 г. церковная фронда навсегда замолкает — для нее не было больше материальной базы. Епархиальные епископы и синод были совершенно лишены вотчин и целиком перешли на жалованье; из 473 монастырей, числившихся в 1764 г., 312 владели вотчинами и теперь также перешли на штатный оклад, и лишь 161 безвотчинный монастырь остался на своем содержании от разных доходов, главным образом чисто церковного характера. Поэтому против реформы 1764 г. раздался только один голос, осмелившийся выразить то настроение, с которым встретила реформу наиболее независимая часть епископата. Это был голос ростовского архиепископа Арсения Мацеевича, питомца киевской духовной академии, которая в первой половине XVIII в. была почти единственным рассадником русского епископата. Обращаться к этому рассаднику и вербовать епископов преимущественно из украинцев правительству приходилось поневоле, ибо киевская академия была, в сущности, единственной дельной богословской школой; московская Славяно-греко-латинская академия влачила жалкое существование, была почти что без учителей и без учеников. Между тем назначать на архиерейские должности людей, не получивших богословского образования, правительство не решалось, ибо управление епархиями еще более, чем управление губерниями, требовало специальных познаний, которые можно было получить только в духовной школе. Киевская академия находилась под сильным влиянием католических духовных школ, и потому ее питомцы очень часто совершенно неожиданно для светской власти обнаруживали строптивость и склонность к собственной, независимой от светского вмешательства, церковной политике. Этим объясняется и смелость Арсения. Свой протест против /203/ мер Екатерины он заявил синоду еще в марте 1763 г., когда комиссия о церковных имениях разослала по епархиям офицеров для производства описей церковного и вотчинного имущества и хозяйства. Он доказывал, что церковь еще «не отдохнула» ч «в чувство не пришла» от «недавно бывшего удара я разорения» при Петре III, и в производстве описей видел злой умысел, направленный к тому, чтобы церкви «в конец истребиться»; предвидел, что крестьяне, еще не пришедшие окончательно «в послушание монастырям и архиереям», примут эту меру как поощрение себе и будут отказываться от платежа оброков и от работы; наконец, он прозрачно намекал, что вряд ли можно надеяться на то, что императрица не оставит церковь своими милостями; напротив, положение как будто таково, что «в толь древнем и благочестивом государстве, на весь свет славном и знатном, вдруг не от татар и ниже не от иностранных неприятелей, но от своих домашних, благочестивыми и сынами церкви нарицающихся, церковь и благочестие истребилося». Не ограничиваясь этим, Арсений провел нелестное сравнение между русским правительством, с одной стороны, и татарскими ханами и турками — с другой: татары не только никогда не стремились завладеть имениями русской церкви, но даже наделили ее новыми и освободили от дани, а турки довольствовались определенною данью, не вмешиваясь в управление; русское же правительство хочет все имения церкви присвоить себе и поставить гражданский закон выше церковного, между тем как по-настоящему должно бы быть наоборот. Понятно, что негодование Екатерины против Мацеевича не знало границ. «Властолюбие и бешенство» Арсения было очевидно, и заступнику Арсения, князю Бестужеву-Рюмину, она ответила коротко и ясно: «Прежде сего и без всякой церемонии и формы по не столь еще важным делам преосвященным головы секали». Правда, голову отсечь Арсению императрица не решилась; но вместо ссылки в отдаленный монастырь, к которой его приговорил синод, Екатерина заточила его в Ревельскую крепость.