Улисс (часть 1, 2) - Джеймс Джойс

Они оба довольны. Я тоже.

Только не говори им, что ему было девять лет, когда она исчезла.

И из ее объятий.

Ждешь, пока тебя улестят и обольстят. Эх ты, тихоня. Кто тебя станет обольщать?

Читай в небесах. Аутонтиморуменос. Бус Стефануменос [Самоистязатель. Стивен - бычья душа (греч.)]. Где же твое созвездие? Стиви-Стиви, съел все сливы. S.D.: sua donna. Gia: di lui. Gelindo risolve di non amare S.D. [С.Д.: свою даму. Да-да: его. Охладевший решает не любить С.Д. (итал)].

- Но что же это было, мистер Дедал? - спросил квакер-библиотекарь. Какое-нибудь небесное явление?

- Ночью - звезда, - отвечал Стивен. - Днем же - облачный столп.

О чем еще сказать?

Стивен окинул взглядом свою шляпу, трость, башмаки.

Стефанос [венок (греч.)], мой венец. Мой меч. А эти башмаки его только уродуют ноги. Надо купить пару. Носки дырявые. И носовой платок надо.

- Вы неплохо обыгрываете его имя, - признал Джон Эглинтон. - А ваше собственное довольно странно. Как мне кажется, оно объясняет ваш эксцентрический склад ума.

Я, Маги и Маллиган.

Легендарный искусник. Человек-сокол. Ты летал. Куда же? Нью-хейвен Дьепп, низшим классом. Париж и обратно. Зуек. Икар. Pater ait [отец говорит (лат.)]. Упал, барахтается в волнах, захлебывается. Зуек, вот ты кто. Быть зуйком.

Мистер Супер в тихом воодушевлении поднял блокнот:

- Это очень интересно, потому что мотив брата, понимаете, встречается и в древнеирландских мифах. Как раз то, о чем вы говорите. Трое братьев Шекспиров. И то же самое у Гриммов, понимаете, в сказках. Там всегда третий брат - настоящий супер-герой, он женится на спящей принцессе, и все такое.

Супер из супер-братьев. Хороший, получше, супер.

Библиоквакер припрыгал и стал подле.

- Мне бы хотелось полюбопытствовать, - начал он, - о ком это вы из братьев... Как я понял, вы намекаете, что были предосудительные отношения с одним из братьев... Или, может быть, это я забегаю вперед?

Он поймал себя с поличным - поглядел на всех - смолк.

Помощник позвал с порога:

- Мистер Листер! Отец Дайнин просит...

- Ах, отец Дайнин! Сейчас-сейчас!

Быстрым шагом час-час с бодрым скрипом час-час он час-час удалился.

Джон Эглинтон стал в позицию.

- Ну что ж, - произнес он. - Посмотрим, что у вас найдется сказать про Ричарда и Эдмунда. Вероятно, вы их приберегли напоследок?

- Ожидать, чтобы вы запомнили двух благородных родичей, дядюшку Ричи и дядюшку Эдмунда, - парировал Стивен, - как видно, значит ожидать слишком многого. Братьев забывают так же легко, как зонтики.

Зуек.

Где брат твой? У аптекаря. Мой оселок. Он, потом Крэнли, потом Маллиган - а теперь эти. Речи, речи. Но действуй же. Действуй речью. Они насмешничают, проверяя тебя. Действуй. Отвечай на действия.

Зуек.

Я устал от собственного голоса, голоса Исава. Полцарства за глоток.

Вперед.

- Вы скажете, что это просто имена из тех хроник, откуда он брал себе материал для пьес. А почему тогда он выбрал эти, а не другие? Ричард, горбатый злодей, бастард, приударяет за овдовевшей Энн (что значит имя?), улещает и обольщает ее, злодей - веселую вдову. Ричард-завоеватель, третий брат, царствует после Вильяма-побежденного. И все остальные четыре акта драмы не то что зависят, а прямо-таки висят на этом первом. Ричард единственный из всех королей, кого Шекспир не ограждает почтенья долгом, суетным как мир. Почему побочный сюжет в "Короле Лире", где действует Эдмунд, утащен из Аркадии Сидни и пристегнут к кельтской легенде доисторической древности?

- Уж так делал Вилл, - вступился Джон Эглинтон. - Это не значит, что мы сегодня должны склеивать скандинавскую сагу с обрывком романа Мередита. Que voulez-vous? - как сказал бы Мур. У него и Богемия находится на берегу моря, а Одиссей цитирует Аристотеля.

- Почему? - продолжал Стивен, сам отвечая себе. - Потому что тема брата-обманщика, брата-захватчика, брата-прелюбодея или же брата, в котором все это сразу, была тем для Шекспира, чем нищие не были: тем, что всегда с собой. Мотив изгнания, изгнания из сердца, изгнания из дома, звучит непрерывно, начиная с "Двух веронцев" и до того момента, когда Просперо ломает жезл свой, зарывает в землю и топит книги в глубине морской. Этот мотив раздваивается в середине его жизни, продолжается в другом, повторяется, протасис, эпитасис, катастасис, катастрофа. Он повторяется вновь, когда герой уже на краю могилы, а его замужняя дочь Сьюзен, вся в папочку, обвиняется в прелюбодействе. Однако он-то и был тот первородный грех, что затемнил его понятия, расслабил волю и вселил в него упорную тягу ко злу. Таковы точные слова господ епископов Манутских. Первородный грех, и как первородный грех содеян он был другим, грехами которого он также грешил. Он кроется между строками последних слов, им написанных, он застыл на его надгробии, под которым не суждено было покоиться останкам его жены. Время над ним не властно. Красота и безмятежность не вытеснили его. В тысячах видов он рассеян повсюду в мире, созданном им, в "Много шума из ничего", дважды - в "Как вам это понравится", в "Буре", в "Гамлете", в "Мере за меру" - и во всех прочих пьесах, коих я не читал.

Он рассмеялся, чтобы ум его сбросил оковы его ума.

- Истина посредине, - подытожил судия Эглинтон. - Он призрак и он принц. Он - все во всем.

- Именно так, - подтвердил Стивен. - Мальчишка из первого акта - это зрелый муж из акта пятого. Все во всем. В "Цимбелине", в "Отелло" он сводник и рогоносец. Он действует и отвечает на действия. Влюбленный в идеал или в извращенье, он, как Хозе, убивает настоящую Кармен. Его неумолимый рассудок - это Яго, одержимый рогобоязнью и жаждущий, чтобы мавр в нем страдал, не зная покоя.

- Р-рога! Р-рога! - Рык Маллиган прорычал похабно. - Опасный звук! Приводит он мужей в испуг!

Темный купол уловил и откликнулся.

- Да, Яго! Что за характер! - воскликнул неиспугавшийся Джон Эглинтон. - Когда все уже сказано, остается лишь согласиться с Дюма-сыном. (Или с Дюма-отцом?) После Господа Бога больше всех создал Шекспир.

- Мужчины не занимают его, и женщины тоже, - молвил Стивен. - Всю жизнь свою проведя в отсутствии, он возвращается на тот клочок земли, где был рожден и где оставался всегда, и в юные и в зрелые годы, немой свидетель. Здесь его жизненное странствие кончено, и он сажает в землю тутовое дерево. Потом умирает. Действие окончено. Могильщики зарывают Гамлета-отца и Гамлета-сына. Он наконец-то король и принц: в смерти, с подобающей музыкой. И оплакиваемый - хотя сперва ими же убитый и преданный - всеми нежными и чувствительными сердцами, ибо будь то у дублинских или датских жен, жалость к усопшим - единственный супруг, с которым они не пожелают развода. Если вам нравится эпилог, всмотритесь в него подольше: процветающий Просперо - вознагражденная добродетель, Лиззи - дедушкина крошка-резвушка и дядюшка Ричи - порок, сосланный поэтическим правосудием в места, уготованные для плохих негров. Большой занавес. Во внешнем мире он нашел воплощенным то, что жило как возможность в его внутреннем мире. Метерлинк говорит: _Если сегодня Сократ выйдет из дому, он обнаружит мудреца, сидящего у своих дверей. Если нынче Иуда пустится в путь, этот путь его приведет к Иуде_. Каждая жизнь - множество дней, чередой один за другим. Мы бредем сквозь самих себя, встречая разбойников, призраков, великанов, стариков, юношей, жен, вдов, братьев по духу, но всякий раз встречая самих себя. Тот драматург, что написал фолио мира сего, и написал его скверно (сначала Он дал нам свет, а солнце - два дня спустя), властелин всего сущего, кого истые римляне из католиков зовут dio boia, бог-палач, вне всякого сомнения, есть все во всем в каждом из нас, он конюх и он мясник, и он был бы также сводником и рогоносцем, если б не помешало то, что в устроительстве небесном, как предсказал Гамлет, нет больше браков и человек во славе, ангел-андрогин, есть сам в себе и жена.

- Эврика! - возопил Бык Маллиган. - Эврика!

Вдруг счастливо просияв, он вскочил и единым махом очутился у стола Эглинтона.

- Вы позволите? - спросил он. - Господь возговорил к Малахии.

Он принялся что-то кропать на библиотечном бланке.

Будешь уходить - захвати бланков со стойки.

- Кто уже в браке, - возвестил мистер Супер, сладостный герольд, пусть так и живут, все, кроме одного. Остальные пускай по-прежнему воздерживаются.

В браке отнюдь не состоя, он засмеялся, глядя на Эглинтона Иоанна, искусств бакалавра [Bachelor - бакалавр, холостяк (англ.)], холостяка.

Не имея ни жены, ни интрижки, повсюду опасаясь сетей, оба еженощно смакуют "Укрощение строптивой" с вариантами и комментариями.

- Вы устроили надувательство, - без околичностей заявил Джон Эглинтон Стивену. - Вы нас заставили проделать весь этот путь, чтобы в конце показать банальнейший треугольник. Вы сами-то верите в собственную теорию?

- Нет, - отвечал Стивен незамедлительно.

- А вы не запишете все это? - спросил мистер Супер. - Вам нужно из этого сделать диалог, понимаете, как те платонические диалоги, что сочинял Уайльд.