Небывалое бывает (Повести и рассказы) - Сергей Алексеев

Не отстают от Гришатки ребята, ходят за ним по пятам.

— А у нас рудники есть, — вдруг заявил кудлатый, конопатый мальчишка. — Глубо-о-кие!

Побежали они смотреть рудники. На шахтах в этот день и в прошлый работы не было. По случаю приезда посланца от государя прекратил работу Авзянский завод. Подошли ребята к одной из шахт. Большая дыра в землю уходит. Над дырой, как над колодцем, на подпорках большое бревно. На бревне веревка намотана. С другой стороны веревки — бадья.

— Это для спуска вовнутрь, — стал объяснять конопатый. — Руда-то, она под землей. Саженей в полсотни. Там ее добывают, потом на завод.

Заглянул Гришатка в дыру — ничего не видно.

— Хочешь, мы тебя враз! — вдруг предложил конопатый.

Поколебался Гришатка. Да неудобно отказываться. Где же, скажут, твое геройство.

— Хочу!

Залез он в бадью. Стали ребята его спускать. Раскручивается веревка, что намотана на бревне. Придерживают ребята бревно, чтобы не очень оно вращалось.

Вот спустили Гришатку на треть, на половину, на две трети. Совсем немного осталось. И вдруг не удержали бревно ребята. Завращалось оно быстро-быстро. Не ухватишь, не остановишь. Раскрутилась веревка. Бадья внизу о породу — бах!

Обмерли ребята.

— Вытягивай, вытягивай назад! — завопил конопатый.

Стали мальчишки выкручивать из шахты бадью. Торопятся. Выкрутили. Пусто в бадье.

— Побился! Побился!

— Эй, эй, отзовись! — кричат ребята в дыру. — Отзовись!

Тихо. Нет никакого ответа.

Страшно стало ребятам.

— Перестреляют нас казаки! — закричал конопатый. — Повесит безносый. Тикай по домам — и молчок!

Поразбежались ребята.

Страшную ночь пережил Хлопуша. То казалось ему, что Гришатку убили, то — что ушел, заплутал Гришатка в лесу и там загрызли его волки или медведи, то вдруг чудится Хлопуше Гришаткин голос. Великан срывался со своего места и стремглав выбегал на улицу.

— Найдется, найдется мальчонка, — успокаивал Хлопушу дядя Митяй. — Тута он, тута. Да куда ему деться? Не провалился же он под землю. Жив, помяни мое слово — жив!

Гришатка и вправду остался жив.

При ударе бадьи о грунт мальчик вылетел из нее наружу, стукнулся головой о какой-то камень и на время лишился сознания.

Когда Гришатка пришел в себя, была уже ночь. Мальчик привстал, пощупал руки и ноги. Боли нет. Кости целы. Лишь в голове гул и непонятная тяжесть. Гришатка принялся звать на помощь. Никто призыва его не слышал. Слева и справа от мальчика виднелись какие-то углубления. Это начинались штреки и штольни — специальные ходы, которые вели в глубь шахты. Кругом темно, сыро.

Гришатка подумал и сделал несколько шагов по одному из коридоров: «А вдруг где-то там впереди есть выход?» Коридор то суживался, то расширялся, время от времени его пересекали другие переходы. Гришатка сворачивал то налево, то направо; наконец он уперся в стену. Мальчик устал. От сырого и неприятного воздуха голова стала еще более тяжелой, и Гришатка чувствовал, как кровь ударяет в виски. Дышать становилось трудно.

Гришатка не выдержал и присел. Он машинально провел рукой по земле и вдруг натолкнулся на непонятный предмет — что-то длинное, круглое, отверстие в середине. Рядом второй такой же предмет, чуть в стороне — третий.

«Так это же пушки, это мортиры! — понял Гришатка. — Ах, вот куда запрятал их управитель!» Мальчик вскочил и помчался назад. Он спотыкался, падал, подымался, снова бежал. Сколько прошло времени, Гришатка не помнил. Он очумело тыкался то в одну, то в другую сторону. Наскакивал на стены, ударялся о какие-то балки и перекрытия. Наконец, полностью обессилевший, он опять опустился на землю. В нос снова ударил едкий, противный запах. Гришатка зевнул и забылся.

После бессонной ночи Хлопуша казался чернее тучи. Страшно глянуть, страшно подойти к человеку.

Облазили казаки, башкирцы и сам Хлопуша вдоль и поперек весь завод, опросили всех жителей, на конях выезжали в лес и в степь. Никаких следов, ни слуху ни духу. Словно и вовсе не приезжал на завод Гришатка.

И вот, когда, казалось, все надежды потеряны, в избу к Хлопуше ввалился плечистый, бородатый детина. Бросился в ноги.

— Не гневись, батюшка.

— Подымись, работный человек, — произнес Хлопуша.

Детина поднялся.

— Батюшка, сыскался, сыскался твой… — пришедший детина запнулся, — сынок, значит.

Хлопуша вскочил, схватил детину руками за грудки, тряхнул:

— Да где же он, говори!

— Играли, играли мальцы, — заторопился детина. — На руднике, на шахте. Да упустили бадью. А в бадье он, он самый — твой, значит. Мальцы с перепугу молчали. А потом Санька — мой, значит, взял и признался. Я его, батюшка, уже отодрал батогом, значит. Конопатый он у меня, до баловства дюже прыткий. Не гневись, батюшка.

К руднику Хлопуша мчал с лошадиной прытью, только пятки сверкали. Подлетел, сразу полез в бадью.

— Да куда ты, батюшка? — пытался остановить великана дядя Митяй. — Да ты тут постой, тут. Мы без тебя.

— Крути! — крикнул Хлопуша сбежавшимся людям.

Спустили Хлопушу.

— Гришатка! Дитятко! Гришатка! — кричит великан.

Тихо. Нет мальчика.

Бросился Хлопуша в подземные коридоры. Следом за ним спустились другие. С факелами, с фонарями в руках. Расползлись люди в разные стороны.

— Гришатка, Гришатка! — несется со всех сторон.

— Гришатка, дитятко! — перекрывает всех голос Хлопуши. Носится, мечется он по коридорам и переходам, словно ветер-буран в непогоду.

И вот наконец великан различил маленький, съежившийся комок — детское тельце.

— Дитятко, дитятко! Родненький. Сынок! — задыхался от счастья Хлопуша. Подхватил он Гришатку на руки. — Головушка моя, рученьки, ноженьки!..

Гришатка с трудом приоткрыл глаза.

— Дядя… Афанасий…

— Я, я! — заревел Хлопуша, и слеза за слезой забили глаза.

Потащил он Гришатку к свежему воздуху, к выходу.

— Стой, стой, — прошептал Гришатка.

Хлопуша остановился.

— Мортиры.

— Что — мортиры? — не понял Хлопуша.

— Тут они, тут.

— Да ну? — только и молвил Хлопуша.

В тот же день мортиры были извлечены на поверхность.

— Они, они, — говорил дядя Митяй. — Они, голубушки. Самые.

Хлопуша стал торопиться с возвращением назад в Берды к Пугачеву.

Пушки и мортиры срочно устанавливались на колеса. На телеги грузились ядра. В заводских погребах нашелся и порох.

Пока Хлопуша был занят заводскими делами, наблюдать за Гришаткой он поручил башкирцу Хакиму.

Уедет мальчик вместе с Хакимом в степь за завод. Учит башкирец Гришатку в седле держаться, ездить шагом, рысью, в галоп. Гришатка смекалист и ловок. Он уже может и с коня на всем скаку спрыгнуть, и не слететь, если конь вздыбится, и удержаться в седле при конском прыжке через рытвину или канаву. Где нужно, Гришатка привстанет на стременах, где нужно, к шее лошадиной прижмется.

— Якши, якши, — хвалит Гришатку башкирец.

Потом Хлопуша отсыпал Гришатке пороху и выдал с полсотни пуль. Казак Ферапонт Узловой соорудил для Гришатки мишени и два дня с утра до самого вечера заставлял мальчика пулять в цель. То из положения «стоя», то «с колена», то «лежа». А затем «с ходу», с коня, как тогда стрелял сам Емельян Иванович. Настреляется Гришатка, прокоптится от дыма и пороха, набьет плечо от ружейной отдачи. Зато радость так и светится в глазах у Гришатки. Теперь не случайно, а как по заказу влетают Гришаткины пули тютелька в тютельку в самое яблочко.

— Умелец, умелец, — хвалит Гришатку казак Ферапонт Узловой.

А перед самым отбытием из Авзяна Хлопуша приказал испробовать целость пушек. И Гришатке было разрешено выстрелить из мортиры. Поднес Гришатка к стволине запал. Гаркнула мортира во весь свой пушечный дых — слушай, сбегайся народ, смотри на нового артиллериста.

Наступил час отъезда.

Многие из работных людей хотели присоединиться к Хлопуше. Однако он отобрал всего пятьдесят человек.

— Нельзя, нельзя, — отвечал остальным. — У батюшки людишек хватает. Пушек, ядер, ружей у него мало. Вы уж тут потруждайтесь. В сем ваша главная сила. Вы да мы, — добавил Хлопуша. — Сила к силе — двойная сила!

— Потруждаемся, батюшка, потруждаемся! — кричали рабочие.

Хлопуша оставил за старшего на заводе дядю Митяя.

— Ну, прощайте!

— С богом, с богом, Афанасий Тимофеевич!

Гришатка теперь ехал не в санках, а по-казацки — верхом. Пришпорит он сивку-бурку — своего удалого коня, вихрем по степи промчится. Смотрит, любуется на Гришатку Хлопуша.

В башкирском сельце Иргизле Хлопуша снова устроил дневку.

— Ну, где твоя Галия? Вот мы сейчас ей покажем.