В интересах истины - Максим Леонидович Максимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не считаете ли вы, что посевы «Молодой гадины» и «Нашего шизофреника» действительно могут дать стократные всходы у нас в России? (Смех в зале — Ред.). И как вы объясняете феномен Шафаревича?
Синявский: — Да, считаю, что могут дать, и я по этому поводу проявляю беспокойство. Что касается Шафаревича, то он большой друг и единомышленник Солженицына. Шафаревич — глубочайший русский мыслитель, знаток истории — но это все осталось в ранних его работах.
— Охарактеризуйте, пожалуйста, творчество Василия Аксенова.
Розанова: — Я этого делать не хочу, поскольку мы с ним в ссоре, и я боюсь быть необъективной.
— Мария Васильевна, подарите, пожалуйста, подписку на «Синтаксис» библиотеке Дома писателя или Публичке.
Розанова: — Пожалуйста. Единственное — перевоз. Если ко мне приедет человек — я ему с удовольствием дам.
— Ваше отношение к личности Довлатова, что он за человек?
Розанова: — Он замечательный, красивый и очень добрый человек. И пишет он все лучше и лучше. В предпоследнем номере «Синтаксиса» его заметки — я очень рада, что он дал их нам. Но в предпоследнем «Континенте» тоже его заметки, и он, негодяй, назвал их точно так же, как и наши — «Соло на ундервуде».
— Ваше отношение и личности Ельцина?
Розанова: — У Ельцина очень большая популярность, но я его боюсь. Мне кажется — он человек, который читал очень мало книжек.
— Знаете ли вы, что Борис Николаевич Ельцин столь неординарная личность, что, пытаясь наверстать пробелы в образовании, читает каждую ночь по три часа художественную литературу?
Розанова: — Ну, я об этом узнаю с большим удовольствием! Но я видела по телевизору перепалку Ельцина и Зиновьева — и, простите, это сидели два неуступчивых крокодила… А вообще я боюсь, что мы в очень большой мере еще идолопоклонники. Выбираем себе икону и начинаем молиться. Мы порой любим не за положительные, а за отрицательные программы — за то, что он предложил уничтожить привилегии… Я не уверена в том, что положительная программа Ельцина более продуктивна, чем положительная программа прочих деятелей. Я за больший разброс мнений, я стала очень многопартийным человеком…
5.06.1990
Куда исчезла Атлантида. Наш гость — профессор Зиновий Корогодский
— Зиновий Яковлевич, наверное, нужно выяснить: существуют ли вопросы, которых вам хотелось бы избежать?
— Мне кажется, что всякая беседа содержательна в случае, если она волнует меня и искренне волнует вас. Меня, например, волнует не столько прошлое, сколько будущее. У меня есть зависть к нынешним обстоятельствам, когда театр будто бы свободен. И в то же время у меня есть постоянный страх: а смог ли бы я воспользоваться этой свободой?
— А когда вы были последний раз в ТЮЗе?
— Я его не посещал с момента расставания. Поймите, мне не очень хочется идти в дом, где я прожил счастливые и очень трудные годы, учитывая, что каждый мой визит воспринимался бы как ЧП. Представьте на секундочку — я появляюсь в зале, и причем я не могу оказаться инкогнито, — и это становится предметом разнообразных разговоров, и не обязательно только доброжелательных. Я до сих пор боюсь помешать этому Дому.
— Но вот четыре года назад, когда вы неожиданно исчезли, перестали быть главным режиссером ТЮЗа, как же складывалась ваша жизнь?
— Ну, целый год я был болен. А когда, что называется, опомнился, то задумался над тем, как мне жить, не оглядываясь назад… Как складывалось? Ну ничего, наверное, не может быть в ситуации, когда человек в беде, и выхода будто бы нет…
— А как ленинградская театральная общественность отнеслась к случившемуся? Слышали ли вы от кого-нибудь слова поддержки, вам предлагали работу здесь, в Ленинграде?
— Предлагали, в парке культуры и отдыха, инструктором по массовой работе.
— Это кто же вам такое предложил?
— Главное управление культуры.
— А вы уже достигли пенсионного возраста?
— Так ведь вся ситуация моего «исчезновения», как вы деликатно сформулировали, связана была с тем, что я был на границе пенсионного возраста, накануне обсуждения моего нового звания. Допустить подобного, наверное, было нельзя по каким-то причинам — и это сумели притормозить. Но все же тогда я больше чувствовал именно поддержку, обратные настроения до меня не доходили, я уловил их годы спустя. Вот недавно читаю публикацию, от которой у меня сердце заходится болью из-за такой вопиющей неправды…
— Вы имеете в виду пасквиль в журнале «Ленинградская панорама»?
— Да, но я не стал никак реагировать. Мои друзья — самые прекрасные, самые достойнейшие люди — говорили, что мне ни в коем случае не нужно оправдываться, потому что не перед кем и незачем. И я не стану отвечать ни на один выпад в свой адрес.
— Но я все-таки должен напомнить, Зиновий Яковлевич, что в «Ленинградской правде» вскоре после вашего 60-летия Додин опубликовал небольшую заметку, направленную на защиту вашего имени. А после публикации в «Ленинградской панораме» художественно-педагогический совет ТЮЗа и нынешний руководитель театра Андреев выразили в «Смене» свое возмущение этим пасквилем, за что вскоре один из лидеров «Отечества», спрятавшись за псевдонимом Егор Щукин, не преминул печатно приложить и Андреева…
— Вы просто больше меня знаете, а я всего этого не читал, я не знаю, каким образом возникали те или иные добрые отзвуки в мою защиту. Я только чувствовал, что меня не хотят дать в обиду. Год назад, например, когда меня не хотели выпускать в Америку, вмешался Александр Александрович Щелканов, и меня выпустила Москва, игнорируя Смольный. Я ставил в Гонолулу «Конька-Горбунка», потом у меня был вояж по университетам, где я давал уроки актерского мастерства. А надо сказать, что прежде меня двадцать лет не выпускали — я был почему-то персонально невыездной. Но, слава Богу, теперь ничто не мешает, и в августе я поеду в Америку уже во второй раз и на очень доброе дело.
В Вашингтоне возникает детский театр! И я должен помочь им стартовать. Так оговорено: я набираю группу — ядро профессионального молодежного состава и две учебные группы, которые будут своеобразными студиями при будущем
