Пять синих слив - Наталья Николаевна Молодцева

– … Заходи, заходи. Позднего времени не бывает. Бывает – последнее. Но оно, слава Богу, к нам еще не пришло. Будем пить чай?

Валерия смотрела на старческие веснушчатые руки, дряблую шею, по-ночному согнутую, но и днем до конца уже не распрямлявшуюся спину хозяйки и думала о том, что в молодости она, конечно, была красивой – иначе за что бы ее так любил супруг?

– Галина Георгиевна, расскажите что-нибудь из… ваших сказок.

– Из моих сказок? – добродушно переспросила соседка.

Разлив чай по чашкам, она неторопливо начала:

– Ну, слушай… В тридцать девятом моего Женечку арестовали. Забрали прямо с работы, и я уверена, что его последними мыслями на свободе были такие: это недоразумение, все быстро разъяснится, и поэтому Галю не стоит беспокоить даже телефонным звонком.

– Что? – не сразу врубилась, занятая своими мыслями, Лера. – Это вы о себе и своем муже?

– О ком же еще? Только сегодня мои «сказки» будут немного грустными…

Немного помолчав, соседка продолжила:

– Мы с Женечкой знали, конечно, об арестах, и слухи о зверствах в тюремных застенках до нас доходили, но… мы были убеждены, что это не более чем слухи. Мы, Лерочка, были верующими. К сожалению, не в Бога…

Потом мне рассказывали: возвращаясь с допросов, Женечка ложился лицом к стене и молчал. Он словно превратился в камень… Следствие длилось целый год, но в конце концов его отпустили. Случай редкостный по тем временам. Видно, Женя молчал не только в камере, но и на допросах. И наверное, рвение следователей разбилось как раз об эту скалу.

– Почему вы говорите «наверное»? – не совсем еще придя в себя от услышанного, спросила Лера. – Он что – ничего вам об этом не рассказывал?

– Ничего. Как будто этого года и не было. Но он был и оставил по себе веское доказательство – Женечка вернулся домой с туберкулезом. Тогда эту болезнь лечили не так успешно, как сейчас. Я стала думать, как его спасти. И придумала: купили мы домик на окраине, завели корову. Я была стопроцентно городской жительницей, не знала, с какого бока к корове и подходить. Ничего, научилась: и доить, и кормить, и навоз убирать. Завела огород, цветник разбила – у нас было много цветов. А в первое же послевоенное лето отправила его на курорт. Средства не позволили нам поехать вместе…

– Ваш муж не попал на войну… из-за туберкулеза?

– Не только. Он был заместителем директора оборонного предприятия.

– И даже таких людей…

– Теперь-то вам известно, что даже еще и не таких…

– А письма – каждый день – он присылал вам как раз тогда?

– Как раз тогда – с юга, из санатория. Ты смотрела сегодня передачу «Моя семья»? Помнишь, один молодой человек заявил, что человеческая жизнь для одной любви слишком длинна? А вот мне – для моей любви – целой жизни не хватило. Когда Женя ушел на пенсию, я обрадовалась: наконец-то буду видеть его столько, сколько хочу!

Забытый чай остыл; Галина Георгиевна – баловень судьбы – сидела, уронив руки на колени. Ко всему рассказанному она добавила только одну фразу:

– Только радость, к сожалению, оказалась недолгой…

– И все-таки вы были счастливая, счастливая! – не вытирая внезапно хлынувших слез, выдохнула Лера. – А вот что делать мне? Что делать мне, Галина Георгиевна?

Со своих проблем на чужие соседка переключалась легко и быстро.

– Лерочка, детка, но ведь я же тебе гадала…

Валерия почувствовала к старой женщине неприязнь. Гадала… суеверие темное…

– Что вы нагадали, что? Что прошлому конец? Но как оно исчезнет, прошлое, если мы не должны меняться? Если я, как дура, по-прежнему буду его любить, а он, как и раньше, будет бегать за каждой юбкой? Да мне пора уже брать чугунную сковородку, да по контуженой башке его, по контуженой…

– Он что – болен?

– Так ведь в Чечне был, в командировке – так это у них называется. Ну и где-то в ущелье бандиты их здорово потрепали. Ведищев – слышали, может, – из той командировки не вернулся, а моего взрывом оглушило. Жалко, что оглушило только!

– Лерочка, милая, что ты несешь, опомнись…

Она и сама поняла, что – пора остановиться. Взять себя в руки. Соседкины карты ошиблись: небесный ветер, призванный соединять, предназначен для других, а в ее жизни изменить уже ничего нельзя. И с этим надо смириться – без истерик, соплей и воплей…

Простившись с соседкой (вот дура, еще и ей настроение испортила), Лера зашла домой, надела пальто, спустилась к подъезду. Смотрела в темное, беззвездное небо и шептала: «Господи, прости, Господи, прости…» Да-да, ей надо успокоиться, смириться и… отпустить его. Или уйти самой.

Она должна принять ЧИСТОЕ решение? Вот оно – чище и больней не бывает…

Вернувшись в квартиру, Лера принялась собираться. Она заберет с собой одежду и умные книжки – больше ей ничего не…

Дверь в прихожей распахнулась, и на пороге возникли двое: Борис и незнакомая женщина. Красивая, только вот накрашена слишком ярко – машинально отметила Лера.

Вот ей и замена…

Она удивилась своему спокойствию и еще тому, что сердцу больней не стало. Или больней уже просто некуда? Не прерывая своего занятия, краем глаза отметила озадаченность, возникшую на лице мужа. Но вот это выражение стало меняться (так быстро возникает иногда летняя гроза), и она по привычке испугалась: сейчас вскипит…

– Ты не волнуйся, – поспешила сказать она. – Видишь – я уже ухожу.

– Как уходишь? – совсем не грозно, а скорее озадаченно спросил муж.

– Ну, как… Разве я не делаю то, чего ты всегда хотел?

Буря все-таки разразилась: муж бегал по квартире, разбрасывая собранные платья, кричал, что ничего она не понимает – и не понимала никогда, а ведь она женщина, ей надо бы… Они не заметили, как в прихожей стало пусто – ярко накрашенная женщина исчезла, будто ее и не было. Зато в руках Бориса появилось вдруг охотничье ружье. Каким-то шестым чувством Лера поняла, что это – не для острастки, и не пугать ее он собирается, а…

Откуда-то в ней появилась решимость, а потом власть, которой (может, и вправду на помощь пришла Вселенная?) Борис неожиданно подчинился: позволил взять себя за руку, посадить на диван и даже – как маленького – погладить по голове.

– Ну, все, все… Успокойся… Успокойся и иди спать. Тебе надо отдохнуть. Тебе надо отдохнуть… ягодка моя.

Последние два слова она сказала даже не вслух – про себя.

А утром…

Люба, равная Вселенной