Баронесса из ОГПУ - Хачик Мнацаканович Хутлубян

но был вынужден тщательно скрывать свое желание. Я понимал, что причина всему – его фобии. Он, видимо, решил надежно скрыться от своих «преследователей», всех своих врагов. Их должно было быть немало у бывшего штурмбаннфюрера СС и убийцы. Замечу, в его случае смена пола действительно могла стать более эффективным способом исчезнуть для всех, нежели пластическая операция. Со сменой пола изменяется мироощущение, характер и манеры, внешность. Да-да. Я не смог отказать ему. В противном случае он грозился убить меня.

– Трудно поверить во все то, что вы говорите, – не выдержал следователь.

– Не перебивайте. Он бы прикончил меня, не моргнув глазом. Повторяю, я был вынужден согласиться! Эйхманс спросил, где пройдет операция? Я ответил, что в госпитале работает мой старый приятель, еще с университетской поры. Он прекрасный хирург, благодаря которому мне удалось оформить себе практику. Если ему хорошо заплатить, возможно, с ним удастся договориться. К тому же мне понадобится ассистент. Лучшего не найти. – Шульц говорил уже, часто дыша. И даже вспотел. Он вдруг попросил стакан воды, выпил и замолчал, прикрыв веки, будто вспоминая что-то. Потом вновь заговорил, не открывая глаз: – Эйхманс подошел ко мне, посмотрел в упор и спросил: «Ваш доктор будет молчать потом?» – «Не знаю, – ответил я. – Но он очень любит деньги». – «Прекрасно, – сказал Эйхманс, согласившись вперед выплатить треть суммы. – Остальное после того, как выздоровею полностью». Он понимал, что жизнь его на операционном столе иначе не стоила и одного пфеннига.

Мы действительно были не против прирезать Эйхманса на столе, но потом решили принять его условие, держа в уме, что убить его успеем. Операцию провели в подвале моего загородного дома, подготовив там все для этого. К чести, могу сказать, что операция прошла весьма успешно. Эйхманс быстро шел на поправку, но был слаб. Мой приятель-хирург предложил мне вколоть пациенту дозу морфия и выпытать, где находятся его деньги, а потом попросту убить. Эйхманс, он уже мог вставать с постели, не спеша поднялся и, почуяв неладное, вытащил из-под подушки разделочный нож, который, очевидно, украл из моего кухонного стола и… неожиданно воткнул его в живот хирурга и прокрутил несколько раз! Тот рухнул, истекая кровью, и скончался. Мне же Эйхманс сказал, что поделит со мной свои деньги пополам плюс долю моего бывшего коллеги отдаст также мне. Я был подавлен и, от греха подальше, согласился. Помог ему встать на ноги и не только из страха быть зарезанным. Во мне вдруг взыграл профессиональный интерес и гордыня заслонила страх. Да, мне не терпелось посмотреть, насколько удался мой опыт по смене пола человека. К тому же предстояла большая работа по психологической реабилитации. Ведь теперь – это женщина, а не мужчина. Получилось так, что мы оба стали нуждаться друг в друге и оба понимали это. Вскоре у Эйхманса стали проявляться приступы агрессии и припадки. Мне пришлось гасить их психотропными препаратами, которые впоследствии я и сам стал принимать, но в меньших дозах, чем вводил ему.

Шульц вновь замолчал и на этот раз, похоже, не собирался больше ничего говорить. Следователь, подождав минуту, позвал его:

– Герхард, вы утверждаете, что Магда Шменкель – это бывший мужчина Алвис Эйхманс? Герхард, слышите меня?

– Слышу, – вновь помрачнев, ответил тот. – Достаньте мне мое лекарство, название которого я говорил вам.

– Не обещаю, что смогу достать его, но поставлю на ведомственном уровне вопрос, чтобы медики вас вывели в кратчайший срок из депрессивного состояния в интересах следствия.

– Какой «интерес» у следствия? Вытащить из меня все, что вам нужно, и вогнать в землю? Скажите, немецкая гильотина еще действует? Слышал, что новые власти так часто прибегали к ней, что лезвие затупилось, и сбились настройки. Теперь она, вместо того чтобы рубить шею, попадает то по голове, то по спине, калеча и мучая приговоренных. Это так?

– Гильотину, если мне не изменяет память, отменили еще в 66-м году по причинам, которые вы озвучили. – Следователь нажал кнопку на столе. Ему явно было необходимо осмыслить то, что было сказано Шульцем. В комнату вошел надзиратель. Шульц встал, спросив напоследок:

– Скажите, у вас был только один пакет с порошком?

– Мне дали два. Хотите второй? Берите, вам разрешили. Ему разрешено, – поймав взгляд надзирателя, пояснил следователь. Тот молча кивнул и вывел заключенного в коридор.

Эдуард Прокофьевич, наблюдающий за допросом из соседней комнаты, еще какое-то время глядел на то, как следователь аккуратно собрал разложенные на столе бумаги, которые ему на сей раз, кажется, не понадобились, и ушел. Пахомов этого не заметил. Он пребывал в оцепенении, словно зритель в кинотеатре, после просмотра фильма ужасов. Однако вскоре встал и, забыв попрощаться с немецкими коллегами, закрыл за собой дверь. Вышедший из допросной комнаты следователь хотел сообщить русскому коллеге Пахомову о том, что сегодня в госпитале, при попытке похитить из сейфа психотропные вещества, задержана Магда Шменкель, и сейчас решается вопрос о переводе ее из временного изолятора народной полиции сюда. Но они разминулись. Тогда следователь, зная, что процедура займет определенное время, решил сообщить об этом Пахомову завтра, перед допросом Шульца, в двенадцать часов.

Эдуард Прокофьевич гнал свою «Волгу», не думая о дорожных полицейских, в сторону посольства. Ему не терпелось поскорее увидеть Зою Ивановну и рассказать ей о допросе. Но Вера Галкина, как раз выходившая из посольства, пояснила, что Зоя Ивановна провела прекрасную встречу с читателями и ушла час назад, отказавшись от машины. Сослалась на то, что хочет прогуляться пешком по Берлину. Эдуард Прокофьевич молча почесал затылок и решил использовать последний в таком случае шанс встретить Зою Ивановну в огромном Берлине. Пахомов сел за руль и направился в сторону уютного кафе на Лорелейштрассе.

– Эдик, – помахала ему Воскресенская из-за углового столика в глубине. – Я так и знала, что если приду сюда, то встречусь с тобой, – весело произнесла она. Но когда Эдуард Прокофьевич подробно рассказал ей о том, как прошел допрос Шульца, и о чем тот говорил, она стала задумчивой, не задав ни одного сопутствующего вопроса.

На следующий день на допрос Шульца к двенадцати часам Пахомова с Зоей Ивановной на посольской «Волге» привез Володя.

Шульц вошел в комнату, с виду спокойный, но хмурый. Усевшись в мягкое кресло, тихим хриплым голосом произнес не глядя на следователя:

– Вы не обманули. Мне вечером вкололи какую-то гадость. Не скажу, что сильно полегчало, но ночью смог уснуть, хотя бы часа на два-три. Спасибо и на том.

– У вас уставший вид.

– Отчего же? Я разве не в санатории?

– Шутите.

– Это – сарказм.

– Ладно. Налейте себе кофе.

– Что-то