Страсти ниже плинтуса - Наталья Александрова

Свекровь оживилась и назвала ему свой адрес. Падать в обморок она, судя по всему, больше не собиралась.

Мы поехали на Старо-Петергофский. Я решила, что тоже пока вернусь туда. В конце концов, по закону я имею право там находиться, а свекровь после всех сегодняшних событий не боец...

Однако, остановившись возле нашего дома, новый знакомый распахнул дверцу машины и заявил:

— Вот, Вера Анатольевна, вы и дома... а с Танечкой я хотел бы еще немного поговорить...

Жаба разочарованно выползла из салона, я устремилась вслед за ней, заявив, что не сажусь одна в машины к незнакомым мужчинам. На это он снова побледнел и сказал, что должен сообщить мне очень важные вещи, но если я не хочу никуда ехать с ним в машине, то вот, пожалуйста, в двух шагах уличное кафе.

— Конечно, — добавил он, — я предпочел бы отвезти вас в более приличное место, но раз уж вы опасаетесь...

И мы пошли в кафе Тофика.

Там уже ничто не напоминало о недавнем героическом сражении Вовчика и его дружков с «людьми в сером». Все было прибрано, переломанные стулья и столы заменены новыми.

Мы сели за свободный столик, Тофик подошел к нам принять заказ. Я вдруг почувствовала, что сейчас просто умру с голоду, и заказала две порции шашлыка. Мой немолодой спутник ограничился чашкой кофе по-турецки.

Как только Тофик отошел от стола, он взял меня за руку и заявил:

— Таня, я должен сказать тебе очень важное!

— А за руки хватать обязательно? — проговорила я неодобрительно. — И почему на «ты»?

— Дело в том, — продолжил он очень торжественно, — что я — твой отец!

— Оставьте эти шутки, гражданин! — Я вырвала свою руку и собралась уже встать и уйти. — Что это вы себе позволяете? Думаете, если довезли до дому пожилую женщину (это я про свекровь), так можно издеваться?

— Но, дорогая моя девочка, это действительно так!

Он наклонил голову с самым расстроенным выражением лица, и я заметила крошечную плешку, размером с монету в пять рублей.

— У меня нет отца, — холодно произнесла я, — и никогда не было. И матери у меня тоже нет, она умерла при родах.

— Ты жила с теткой, я знаю, — поддакнул он. — Я много про тебя знаю, Таня.

Вот интересно, если он так много про меня знает и вообще в курсе, что у него была дочь, то отчего бы папочке в свое время не подбросить деньжат на воспитание ребенка, подарочек опять же на день рождения или к Новому году...

Я вспомнила, как мы с тетей Галей бедствовали, как тетки вечно не было дома, потому что после работы она как ненормальная носилась по частным уколам, как дядя Витя тайком совал мне шоколадные конфеты и булочки, потому что тетя Галя горда и никогда ничего не брала от посторонних. Еще я вспомнила жалостливые взгляды соседок и бесплатные завтраки, которые мне как сироте всегда выдавали в школе, и посмотрела на роскошную иномарку этого типа. Назвать его отцом даже в мыслях как-то не хотелось. Да полно, откуда мужик вообще свалился на мою голову? Этак каждый вдруг объявит, что он мой папа, и что с того? Прикажете лить слезы и бросаться ему на шею?

Словно прочитав мои мысли, мой, с позволения сказать, папочка понурился и виновато проговорил:

— Я понимаю, что не был для тебя настоящим отцом... то есть никаким отцом не был... но меня много лет не было в России, меня отправили с важным заданием за границу, и я никак не мог с тобой связаться...

«И денег не мог прислать?» — подумала я.

Подумав о деньгах, я вспомнила ту историю, когда нам срочно понадобились деньги на квартиру и тетя Галя отправилась за этими деньгами... Она ходила к нему, к моему папочке, и выпросила денег.

Значит, папочка врет. Во-первых, он был в России, больше того — прекрасно знал, где я живу, и знал, как у нас с теткой плохо с деньгами. И даже не собирался помогать. Тетя выцарапала у него деньги со страшным трудом и с унижением — так, что потом напилась, единственный раз на моей памяти.

И еще одно.

Он знал тетю Галю в лицо, не мог не знать. Встречался с ней хотя бы тогда, когда она пришла к нему из-за денег. Было это... так, дядя Витя умер шесть лет назад, тогда сразу и началась история с квартирой... А сегодня «папуля» назвал Веру Анатольевну Галей... якобы был с ней незнаком...

Значит, он действительно врет.

Только вот интересно — зачем? И я преодолела первое побуждение.

Побуждение это было — немедленно встать, швырнуть ему в лицо солонку или перечницу, наорать как следует и уйти. Причем совершенно не важно, сидел ли передо мной мой настоящий отец, который в свое время встречался с моей матерью и сделал ей ребенка, то есть меня, либо же какой-то посторонний мужик пудрит мне мозги с одному ему ведомой целью.

Так бы я и сделала, если бы я была такой, как прежде. Это было в моем духе — сначала действовать, а только потом думать.

Но со мной что-то произошло за последние дни, что-то во мне изменилось. Во мне проявилось что-то от тети Гали, моей рассудительной тетки. Я преодолела первый порыв и осталась сидеть, решив, что запустить в своего неожиданного папочку чем-нибудь тяжелым всегда успею, а для начала попробую выяснить, что ему от меня понадобилось.

Тем более что к нашему столу приближался Тофик с подносом, на котором красовались шашлыки, распространяющие умопомрачительный запах, и чашка кофе для моего папочки.

Так что для начала хотя бы поем.

Кстати, если уж я решу чем-нибудь в него запустить, чашка кофе по-турецки очень для этого подходит.

Я впилась зубами в шашлык и прямо застонала от удовольствия. Только теперь я почувствовала, как от голода скрутило все внутренности. Когда же я ела последний раз? До сих пор мне было не до того, столько навалилось неприятностей...

Проглотив кусок мяса, я нанизала на вилку кружочки огурцов и помидоров и скосила глаза на папочку. Он сидел рядом со мной, не притрагиваясь к своему кофе, и смотрел на меня таким настороженным и внимательным взглядом, каким кот следит за притаившейся мышью. Казалось, он караулит меня, ждет, когда я расслаблюсь и допущу ошибку, чтобы нанести неожиданный удар...

Поняв, что я смотрю на него, папочка мгновенно стер с лица это выражение и изобразил умиленную, отеческую улыбку... но я уже видела его настоящее выражение, и этой улыбкой он не смог меня обмануть.

Нет, ему определенно что-то от меня нужно! Да и вообще, я совершенно не верю, что этот тип — действительно мой отец!

Похоже, читать мои мысли вошло у него в привычку. Папочка достал из внутреннего кармана своего серого пиджака дорогой бумажник тисненой кожи, вынул из него фотографию и протянул мне.

— Я всегда ношу с собой эту фотографию... — проговорил он с такой напыщенной интонацией, с какой разговаривают актеры в старых советских фильмах. — Это самое дорогое, что у меня есть...

Как ни противно было, я взглянула на снимок.

Аппетит у меня сразу пропал.

На фотографии была моя мама — молодая, очень красивая, удивительно похожая на меня... то есть, конечно, наоборот — это я на нее похожа.

И рядом с ней стоял молодой мужчина... его я тоже сразу узнала. Конечно, это был он — мой сегодняшний собеседник, не спускающий с меня настороженного взгляда. Та же презрительная складка у губ, тот же тяжелый подбородок, то же слегка высокомерное выражение лица. Только на фотографии он, конечно, был красив, у него были яркие, выразительные глаза, мужественный рот... мужчина на фотографии так по-хозяйски обнимал мою маму, чтобы ни у кого не оставалось сомнений: это — его собственность.

Я невольно перевела взгляд на оригинал.

Он очень постарел, больше, чем должен был постареть за прошедшие годы. Глаза стали мутными, как у выброшенной на берег рыбы, — должно быть, оттого, что ему постоянно приходилось лгать, изворачиваться, играть чужую роль, прятать свой подлинный взгляд, который я только что случайно перехватила. Лицо обрюзгло, рот неприятно скривился, углы его опустились... нет, все-таки подлость не проходит бесследно!

— Что, очень постарел? — спросил он с грустной усмешкой.