Корабли на суше не живут - Артуро Перес-Реверте

Однако же море — та еще сволочь, оно всегда найдет возможность тебя прижучить. Кроме ошибок, которыми полны даже лучшие электронные карты, — почитаешь недавнее исследование французского журнала Voiles, и волосы встают дыбом, — нет сочетания опасней, чем плоттер с GPS, автопилот и капитан-болван, из тех, что даже безмозглой своей головы из люка не высунет — оглядеться по сторонам хотя бы раз в четверть часа. А этого времени как раз достаточно, чтобы «купец» и катер, двигающиеся в противоположных направлениях со скоростью пятнадцать узлов, прошли восемь морских миль и встретились в одной точке или чтобы коварная мель, едва видневшаяся издалека, оказалась точнехонько под килем. Кроме того, электроника, бывает, отказывает, у автопилота едет крыша, а навигаторы то ломаются, то неточно считывают спутниковые сигналы. И все чаще горе-моряки, убежденные, будто судном можно управлять, тыкая пальцем в кнопки, влипают в серьезные неприятности. А доверься бумажной карте, магнитному компасу и четырем основным правилам навигации — и они всегда доведут тебя до места назначения. Особенно если ты идешь под парусом.

Как раз сегодня утром я размышлял об этом в связи с темой, которая вроде бы не имеет к морским картам ни малейшего отношения. Я говорю об идиотской затее некоторых арагонских политиков убрать с герба Арагона четыре мавританских головы, красующиеся там со Средних веков. К счастью, из этого ничего не вышло, а выйдет ли в будущем — бог весть. Пока же, насколько я знаю, место герба в зале заседаний арагонских кортесов займет скульптурная композиция великолепного, искренне оплаканного Пабло Серрано[54]. Она состоит из незамкнутых концентрических кругов, которые должны символизировать дух свободного демократического обмена мнениями и все такое. Связь между арагонским щитом и морскими картами ищите сами. Для меня она очевидна. Когда разворачиваешь морскую карту — я как-то написал на эту тему целую книгу, — ты не в состоянии противиться ее колдовству, тебя чаруют контуры, и абрисы, и все, что за ними кроется. На протяжении веков мудрые и мужественные люди, знающие, что на суше корабли гибнут куда чаще, чем в море, измерили, обследовали и перенесли на карту каждый излом берега, каждый перепад рельефа. Доверив бумаге опыт, страдания, сомнения и ежедневную борьбу тех, кто водил корабли в этих коварных водах и прожил достаточно, чтобы об этом рассказать, они уберегли нас от многих опасностей. К тому же старая добрая морская карта надежна, ей нипочем электронные неполадки, она неподвластна моде и в гробу видала внезапные взбрыки современной техники. Все ее богатства всегда при ней, надо только уметь прочесть их и понять. С бумажной картой ты не летишь бессмысленно, сломя голову, из одной точки в другую, а вначале проделываешь весь путь в воображении, а потом, когда уже плывешь и отмечаешь на карте точные координаты, испытываешь острое удовольствие от того, что когда-то этот курс проложили специально для тебя. Ты словно путешествуешь по собственной памяти и обретаешь в ней унаследованную от предшественников гордость за то, что ты моряк. Кто-то писал, что морские карты — это не просто бумага, это учебники истории и приключенческие романы. И нужно быть совершеннейшим кретином, чтобы от них отказаться.

Боевая братия

Иногда я люблю полистать депеши и реляции XVII века, все эти брошюры и печатные листки, что в те времена выполняли роль газет, исправно информируя о военных успехах и подвигах, о новостях и королях. С годами мне посчастливилось собрать порядочную коллекцию, и теперь, когда в голове у меня начинает мерцать очередной эпизод из жизни Алатристе, я, бывает, коротаю вечерок за документами. Они помогают мне погрузиться в атмосферу эпохи и взять верный тон. Чтение это подчас повергает в уныние — особенно когда понимаешь, как мало все изменилось за четыре столетия, — подчас забавляет. Именно такой забавный документ я обнаружил не далее как вчера. Это реляция, датированная 1634 годом, речь в ней идет о похождениях троих испанцев, монахов Ордена мерседариев[55], на борту французского ботика неподалеку от Сардинии. Позвольте мне рассказать эту историю, она чрезвычайно познавательна.

Маленький парусник под французским флагом держал курс к Вильяфранка-де-Нисо, на борту кроме троих монахов — Мигеля де Рамасы, Андреса Кории и Эуфемио Мелиса — находились лягушатник-капитан, четверо матросов да пятеро пассажиров. И буквально в нескольких милях от берега откуда ни возьмись летит на них турецкий бриг — а в те времена всех корсаров-мусульман стригли под одну гребенку, будь они хоть турки, хоть берберы, — и ну сигналить, чтоб на ботике зарифили паруса и легли в дрейф. Капитан подумал и счел за лучшее повиноваться. Нам, французам, объяснил он, с пиратами делить нечего, лучше мирно договориться о цене, заплатить и убраться подобру-поздорову. Но братьям мерседариям эта перспектива показалась не больно-то радужной. Вы-то заплатите деньгами, сказали, а мы — своею шкурой. Подданные испанского государя, к тому же — служители Господа, шугать нам до конца жизни сардин галерными веслами, а то — томиться в заключении где-нибудь в Алжире или Турции. В общем, монахи решили, что терять им нечего и чем ужинать в Константинополе, лучше уж пировать с Христом на небесах. А что до диалога культур, уточнили они, то пусть в него вступают капитанова и пиратская известно какие мамаши. Так что братия засучила рукава, подоткнула полы сутан, вооружилась чем бог послал — бог послал им четыре копья, три охотничьих ружья да три меча без рукоятей, — и, пригрозив экипажу, заперла всех — и матросов, и пассажиров — в трюм. Потом каждый обмотал рукоятку своего меча куском ткани, чтобы было за что держать, и, привязавши к левой руке подушку, изобразил себе подобие щита. А затем все трое преклонили колена на палубе и принялись молиться со всем усердием, на какое были способны. Славься, царица, матерь милосердия. И так далее.

А теперь окажите мне любезность и не спеша представьте себе произошедшую следом сцену — именно в ней изюминка всей этой истории. Вообразите корсарский бриг на двенадцать гребных скамей, подошедший к ботику с наветренного борта. Вообразите свирепых турок или берберов, пусть их аллах разбирает, — двадцать семь человек, как указано в реляции, и все столпились на носу у фальшборта, потрясая кривыми саблями и облизываясь от нетерпеливого предвкушения на манер спутников капитана Крюка. И еще представьте, какой издевательский поднялся гогот, когда они увидели на пустынной палубе троих святых отцов, самозабвенно осеняющих себя крестными знаменьями. И в то самое мгновение, когда турки перебросили уже абордажные крючья и вознамерились перебраться на борт ботика, трое мерседариев — мне они кажутся то совсем юными, то средних лет, жилистыми, сухими, но крепкими, об дорогу не расшибешь, истинные дети своего века, — вскакивают с колен, выстрелами в упор отправляют к праотцам троих ближайших к ним турок и с дикими воплями «Испания и Сантьяго!», «Иисус Христос и Пресвятая Дева!» — ну, то есть призывая к себе на помощь всех святых и Грааль из Бульяса в придачу, но не забывая выставить перед собою руку с подушкой на манер щита, — ввинчиваются в толпу корсаров, размахивая мечами как безумные и обрушивая удары направо и налево, вгоняя турок, натурально, в полное замешательство: эй, эй, любезнейшие, послушайте, тут какая-то ошибка, сейчас наша очередь на вас нападать! И рожи у турок в этот момент — как у койота Вилли[56], когда на него свалится сейф, им самим же приготовленный, чтоб прихлопнуть Бегучую Кукушку.