Путешествия и приключения капитана Гаттераса - Жюль Верн

– Посмотрите-ка, доктор! У этого песца на шее ошейник!

– Ошейник? – переспросил Клоубонни, наклоняясь к трупу песца.

Действительно, на белом меху животного виднелся полустертый медный ошейник, на котором, как показалось доктору, была вырезана какая-то надпись. В один миг он снял ошейник, по-видимому, давно уже надетый на шею песца.

– Что это значит? – спросил Джонсон.

– Это значит, друзья мои, – ответил Клоубонни, – что мы убили песца, которому больше двенадцати лет, одного из тех песцов, что были выпущены Джеймсом Россом в тысяча восемьсот сорок восьмом году!

– Да неужели?! – воскликнул Бэлл.

– Без всякого сомнения. Очень жаль, что мы убили бедную тварь. Во время зимовки Джеймсу Россу пришло в голову наловить капканами множество белых песцов, им надели на шею медные ошейники, на которых было обозначено местонахождение кораблей «Энтерпрайз» и «Инвестигейтор», а также складов продовольствия. Песцы пробегают громадные пространства в поисках добычи, и Джеймс Росс надеялся, что хоть один из них да попадет в руки участников экспедиции Франклина. Вот как было дело! И эта бедная тварь, которая в свое время могла бы спасти жизнь двух экипажей, даром погибла от наших пуль!

– Ну, нет! Есть мы его не станем, – заявил Джонсон. – И то сказать – двенадцатилетний песец! Во всяком случае, мы сохраним его шкуру на память об этой занятной встрече.

Джонсон вскинул убитого песца себе на плечи. Охотники отправились назад, ориентируясь по звездам. Их экспедиция не оказалась, однако, совсем бесплодной: на обратном пути удалось настрелять довольно много белых куропаток.

За час до возвращения на бриг один феномен чрезвычайно изумил доктора. Это был в полном смысле слова дождь из падающих звезд. Тысячи и тысячи метеоров бороздили небо, как ракеты во время фейерверка. Свет луны померк. На это чудесное зрелище, продолжавшееся несколько часов, нельзя было наглядеться. Подобное же явление наблюдали в Гренландии в 1799 году. Казалось, небо давало земле праздник под безотрадными полярными широтами.

Вернувшись на бриг, доктор всю ночь наблюдал это величественное явление – оно прекратилось только к семи часам утра, при глубоком затишье.

Медведи, казалось, были совершенно неуловимы, но 4, 5 и 6 ноября удалось убить несколько тюленей. Ветер переменился, на несколько градусов потеплело, и опять начались жестокие метели. Невозможно было сойти с корабля, и приходилось непрестанно бороться с сыростью. В конце недели в конденсаторах оказывалось по нескольку ведер льда.

15 ноября погода снова переменилась, и термометр опустился до –24F[26]: то была самая низкая температура, какую только приходилось наблюдать до сих пор. Такую стужу легко выносить при тихой погоде, но последнее время свирепствовал ветер, который резал лицо словно острыми ножами.

Доктору было крайне досадно, что он таким образом очутился в плену, ибо от холодного ветра снег окреп, образовался твердый наст и можно было бы предпринять далекую экскурсию.

Заметим, однако, что всякое усиленное движение на таком морозе влечет за собой одышку. В подобных условиях человек не может выполнить и четвертой доли своего обычного труда. Пользоваться железными инструментами тоже нельзя: если схватить их голой рукой, испытываешь ощущение ожога, и клочки кожи остаются на неосторожно взятом предмете.

Итак, экипаж оказался запертым на бриге. Зимовщики прогуливались каждый день по два часа на крытой палубе. Здесь матросам разрешалось курить, а вот в кубрике курить не полагалось.

Как только огонь в печи ослабевал, тотчас же на стенах и в пазах палубы выступал снег, все металлические предметы – дверные ручки, болты, гвозди – покрывались инеем.

Мгновенность этого явления удивляла доктора. Выдыхаемые людьми водяные пары сгущались в воздухе и, переходя из газообразного состояния в твердое, падали на них хлопьями снега. В нескольких шагах от печи стоял уже мороз, поэтому матросы обычно сидели у самого огня, прижавшись друг к другу.

Однако доктор советовал им постепенно приучаться к суровой температуре, которая к тому же могла еще понизиться. Он советовал матросам мало-помалу подвергать свой кожный покров укусам холода и подавал пример всей команде. Но лень или оцепенение приковывали каждого к привычному месту, которого никто не хотел оставить, предпочитая всему сон, даже в нездоровом тепле.

По мнению доктора, переход из теплой комнаты на мороз ничуть не опасен: этого не следует делать, только когда человек вспотел. В подтверждение сказанного доктор приводил немало примеров, но советы его почти всегда пропадали даром.

Что касается Джона Гаттераса, то, по-видимому, он был нечувствителен к холоду. Он молча прогуливался по палубе, не ускоряя и не замедляя шагов. Неужели мороз не влиял на его крепкий организм? Или он в высокой степени обладал той жизненной энергией, которую тщетно искал у своих матросов? Быть может, он был настолько поглощен своей навязчивой идеей, что становился невосприимчивым к внешним явлениям? Экипаж с удивлением наблюдал, как капитан спокойно переносит двадцатичетырехградусный мороз. Нередко Гаттерас отлучался с брига на несколько часов, но по возвращении его лицо ничуть не бывало обморожено.

– Удивительный человек, – сказал однажды доктор Джонсону, – он просто изумляет меня! Он словно носит в себе раскаленную печь! Это одна из самых могучих натур, какие только мне приходилось наблюдать.

– В самом деле, – отвечал боцман, – он ходит по открытому воздуху, одетый не теплее, чем в июне месяце.

– Одежда не имеет тут особенного значения, – заметил доктор. – И в самом деле, какой толк от теплой одежды тому, кто сам не производит теплоты? Это все равно, что согревать кусок льда, закутав его в шерстяное одеяло. Но Гаттерас в этом не нуждается. Такова уж его натура – я не удивился бы, если бы он излучал такое же тепло, как раскаленные угли.

Джонсон, которому было поручено каждое утро расчищать прорубь, заметил, что лед достиг уже более десяти футов в толщину.

Почти каждую ночь доктор мог наблюдать великолепное северное сияние. С четырех часов вечера на севере небосклон начинал чуть заметно светлеть, принимая палевые тона. Часам к восьми окраска сгущалась, и над горизонтом проступала золотистая кайма, опиравшаяся краями о ледяные поля. Постепенно сияние всплывало все выше, двигаясь по направлению к магнитному меридиану. Темноватые полосы пересекали лучезарный фон. Затем светящаяся зона начинала выбрасывать во все стороны разноцветные лучи, которые то разгорались, то меркли. Нередко в самый разгар северного сияния возникали одна над другой несколько лучезарных дуг, тонувших в волнах красных, желтых, зеленых лучей. Ослепительное, несравненное зрелище! Но вот дуги начинали сближаться, образуя лучистые венцы, сиявшие неземным великолепием. Мало-помалу они сливались, зарево меркло, лучи бледнели, краски гасли, и чудесное сияние, неприметно расплываясь, таяло на юге в померкших облаках.